ТУ-104 и другие - Юрий Скоп

Ровно в два часа за столом, накрытым красной тканью, появляются Алевтина, Клавка, Филиппов, комсорг Галка Ветлугина, еще кто-то из управления. И служба глохнет, придавленная тишиной, только поскрипывают стулья да моторные гулы прорываются сквозь стены с аэродрома.

Филиппов первый раз в службе бортпроводников, не все еще видели его, и сейчас девчонки с интересом разглядывают командира. Он, как всегда, подтянут, тщательно выбрит и не спеша обводит взглядом комнату. Я чувствую, что ему нравится внимание девчонок. Когда Алевтина что-то говорит ему, он отвечает ей степенным покачиванием своей красивой головы. Изредка Филиппов коротко и зорко оглядывает комнату, будто кого-то ищет.

Меня Филиппов не волнует. Прошло. Для меня он сейчас существует лишь как начальник. А Клавдия, она сидит от него через Алевтину и еще одного с четырьмя нашивками по рукаву, не сводит с него глаз.

Алевтина карандашом стучит по графину. Первой выступает Галка Ветлугина.

— Мы собрались сегодня на этом собрании для того, чтобы обсудить поступки наших товарищей. Эти поступки следует разобрать со всей строгостью, потому что они бросают тень не только на нашу службу, но и на весь Аэрофлот.

У Галки Ветлугиной такая привычка — все обобщать. Она хорошая девушка. Она никогда еще не подводила никого, и если на собрании говорит о ком-нибудь резко, то лишь для того, чтобы отвести удар.

— ...За последнее время в службе появились факты недисциплинированности, пьянства, халатного отношения к своим обязанностям со стороны бортпроводницы Пушкиной и «тройки» Абдрашитовой. Я предлагаю сначала заслушать, что они скажут, а потом приступить к обсуждению.

Все повернули головы к Фариде. Она медленно встала. Посмотрела в окно и неожиданно тихо сказала:

— А что рассказывать... все уже сказано, к чему эта комедия...

— Нет, ты расскажи, как вы пьянствовали в Москве. Нечего овечкой прикидываться! — сказала Клава. Она глядит на Фаридку слегка сощуренными глазами. И в этом прищуре я неожиданно подмечаю что-то неуловимо филипповское.

— При чем тут овечки? — дерзит Фаридка. — Ты сама все лучше знаешь.

Теперь краснеет Клавдия. Фаридка стоит и смотрит в окно.

— Садитесь, Абдрашитова, — говорит председатель Тамара Ручьева. — Может быть, Котяткина расскажет?

— Я... мы... — Майка растерянно смотрит по сторонам. — Мы пообедали в ресторане. Вот...

— Выпивали там? — спрашивает строго Галка Ветлугина.

— Мы выпивали там...

— Много? — допытывается Галка.

— Я не помню...

По комнате покатился смех. Майка повысила голос:

— И не потому совсем... А потому что немного выпили... И ничего тут нет смешного. Будто мы дети... — Майка распрямилась. — Что мы, дети, и нам нельзя отдохнуть в ресторане?..

— Отдыхать лучше в кино или театре, — перебила Майку Алевтина. — А в вашем возрасте, Котяткина, рановато посещать рестораны. Тем более при исполнении служебных обязанностей. Вы же ночью летели назад?

— Назад.

Майка замолчала.

— Разрешите мне два слова, — попросила Клавдия.

Ручьева кивнула.

— По-моему, «тройка» Абдрашитовой очень и очень виновата. Во время работы в воздухе бортпроводник обязан быть готовым ко всему. А здесь пьянство. Несовместимо. К тому же и Абдрашитова, и Котяткина, и Соболь — комсомолки. Это звание запрещает им пьянствовать...

Я не выдержала:

— О каком пьянстве речь? К чему это ханжество? Ты же все знаешь...

— Тише! — застучала по графину Алевтина. — Вам, Соболь, никто слова не давал.

Клавдия пожала плечами.

— Мне не дают говорить. У меня все.

В службе опять наступила тишина. Тягучая, противная.

— Кому еще слово? — неуверенно протянула Ручьева.

Поднялся Филиппов.

— Разрешите мне.

Филиппов устало провел ладонью по лицу.

— Я бы хотел, милые девушки, чтобы сегодняшнее собрание не превратилось в подобие какого-то судилища. Конечно, ничего страшного, Котяткина, нет в том, что вы пошли в ресторан. И если бы это произошло не во время работы, все было бы нормально. Но вы же явились в профилакторий с опозданием, нарушили режим. Не отдохнув положенного времени, снова отправились в рейс. Вот в чем ваша вина. А главное то, что, когда мы разговаривали с вами в штабе, со стороны Абдрашитовой была допущена ложь. Мне понравилась тогда принципиальность Риты Соболь. Она ничего не утаила. И тогда меня насторожило следующее: в коллективе бортпроводников имеют место нечестность, невнимательность, халатность. Вот о чем стоило бы, по-моему, поговорить сегодня. Кстати, — Филиппов улыбнулся, — на днях я прочитал в одной французской газете небольшую заметку. Позвольте мне привести ее здесь. На память, безусловно: «...Господин Макбрайд, директор «Трансуоолд эйруэйс», прибывший во Францию нанимать стюардесс для своей компании, говорит: «Французские девушки обладают идеальными качествами для того, чтобы работать стюардессами: шиком, очарованием, вежливостью, гастрономическим вкусом. Нам больше не нужны «роковые женщины». Нам требуется приятное сочетание красоты и рассудка...» Обратите внимание — француженки обладают шиком, очарованием, вежливостью, гастрономическим вкусом. Мне кажется, что вы все в тысячу раз лучше их. Именно в вас я вижу точное сочетание красоты и рассудка. Рассудка, подкованного коммунистической моралью. Вот почему становится очень обидно и больно, когда встречаешься в вашем коллективе с фактами халатности и нечестности. Обсудите прямо и открыто поведение ваших подруг, это, я уверен, принесет службе бортпроводников неоценимую помощь.

Филиппов достал платок, протер им уголки рта и сел.

— Можно мне?

— Говори, Утинцева, — разрешила Ручьева.

Из переднего ряда поднялась Валя Утинцева. Она тихая, очень исполнительная. За это ей первой в службе присвоили звание ударника коммунистического труда.

— Товарищ командир здесь очень красиво говорил о роли девушек, работающих в небе. Очень красиво. Нам было приятно услышать такие слова. Но мне хотелось бы сказать вот о чем. Да, «тройка» Абдрашитовой в чем-то виновата, и Пушкина виновата тоже. Предупредить их необходимо, конечно. Только так ли огромна их вина? По-моему, нет. Совсем не обязательно в Москве идти в театр или кино, можно и в ресторан сходить. Вот девочки и сходили. А им сразу пьянство пришили. Ну, какие они пьяницы? Чепуха. Я Риту Соболь, например, знаю давно, и Майю, и Фариду тоже. А французских стюардесс мне тоже приходилось встречать. Ничего особенного. Наши девчата не хуже. Разве что те холеней. Мне, товарищ командир, непонятно: «тройка» Абдрашитовой уже наказана, сидит без полетов, зачем их еще обсуждать? Лучше бы на этом собрании о другом поговорить. К примеру, что нам недостает для нормальной работы.

Валя замолчала, собираясь с мыслями. Филиппов, подождав, одобрительно кивнул ей головой.

— Интересно, Утинцева. Продолжайте.

— ...Я думаю вот о чем. Не знаю только, сумею ли объяснить. Аэрофлот — очень большая организация. И очень нужная. Наши самолеты запросто пересекают страну, минуя всякие города, деревни, где людям даже не снится аэрофлотовский уют и красота. Поэтому мы обязаны помочь пассажирам тоже стать богаче и, ну, цивилизованнее, что ли. А что на самом деле? Вот в учебно-тренировочном отряде нас учат вроде многому. И основам самолетовождения, и воздушному уставу, и медицине, тарифным системам и географии. Нам показывают, как нужно сервировать блюда и сколько граммов черной икры положено на одного пассажира. Но обращал ли кто-нибудь в службе и из начальства внимание на то, как мы живем после полетов: читаем ли книги, любим ли театр, можем ли мы быть интересными людьми вообще, в полном смысле этого слова? И так далее. Нет. Да, вот хотя бы и лекции. Они у нас проходят скучно, неинтересно. А как к нам относятся летчики? Плохо. Вот и получается, что приходит в отряд новенькая — через год она уже умеет красиво одеваться, нравиться, а сама от соприкосновения с Аэрофлотом богаче не становится. В общем, какой-то разрыв происходит между совершенством Аэрофлота и мира, как его называют, духовного. Непонятно, наверно, а, девочки?

— Понятно!

— Понятно, Валя!

— Давай дальше!

Я чувствую, что Утинцева волей или неволей затронула что-то очень важное из нашей жизни, что сейчас девчонки переведут разговор совсем на другое.

— Можно мне? — соскочила со своего места Вилька Ольшанская.

— У вас, Валя, все? — спросил Утинцеву Филиппов.

— Пока все.

— Пожалуйста, простите, как ваша фамилия?

— Ольшанская... — Вилька встряхнула густой гривой соломенных волос, свободно лежащих на стянутых курткой плечах. — Вот мы летаем, летаем по нескольку лет, тоже миллионы налетываем, а нас хоть как-нибудь отмечают за это? Нет. Летчики значки получают, а нам ничего. Неправильно это. Потом Валя тут говорила про пилотов. Правильно. Пристают, выражаются. Будто мы какие-нибудь... Я-то привыкла, а вот новенькие! Они портятся...