Ingratitude. Предыстория Легенды - Иван Бернар

впоследствии обратно в приют для совместного завершения дознания и свершения правосудия. Должно быть упомянутым также, что начиная с ноября месяца доступ на перевал становится затруднен, а то и вовсе невозможен из-за непогоды, поэтому нам надлежит поспешать и дело сие постараться закончить к этому сроку к вящей славе Господней.

Засим остаюсь в ожидании дальнейших указаний, смиренный служитель Господа нашего Иисуса Христа и Вашего Высокопреосвященства Барр де Монтре.

Де Монтре закончил диктовать. Повисла напряженная тишина, нарушаемая лишь скрипением пера по бумаге: брат Корнелий старательно дописывал конец фразы. Закончив, он медленно поднял глаза на инквизитора. Де Монтре истолковал его бледность по-своему.

– Боишься? Не бойся. Во-первых, ты еще молод, чтобы отвечать за эти грехи. Во-вторых, и это главное, ты теперь – мой секретарь, а значит – доверенное лицо. Если оправдаешь мои надежды, тебе нечего будет опасаться. Дай сюда письмо. И сургуч.

Внимательно перечитав написанное, инквизитор подписал его неловко левой рукой, опечатал и устало откинулся в подушки.

– Ты нашел гонца?

– Нашел, святой отец.

– Он надежен?

– В полной мере.

– Пусть зайдет ко мне через четверть часа, я лично дам ему наставления. Ступай. И принеси мне того бальзама. Он хорошо снимает боль.

Монах удалился. Де Монтре прикрыл глаза и вновь погрузился в раздумья. Чувство выполненного долга обычно давало силы, прилив энергии и бодрости, желание жить и продолжать святое дело, которому он посвятил себя без остатка. Но сейчас, кроме усталости и боли, он ничего не испытывал. Вероятно, сказались перенесенное потрясение и длительное беспамятство. Ничего, он восстановится. Он твердо знает, что делать: искоренять ересь, бороться за чистоту Веры и католической церкви, пока бьется сердце, пока видят глаза. Это его призвание и его долг. Страшные, тяжелые для Святого Престола времена, реформация набирает силу, в особенности здесь, в Швейцарии, в рассаднике протестантства. Последователи проклятых Цвингли и Кальвина, немцы-лютеране, вальденсы, недобитые катары – вся эта нечисть сплотилась в движении против власти Папы, и в священной борьбе с ними все средства хороши. Так или иначе, часть Швейцарии для католического христианства уже потеряна, скорее всего безвозвратно, но, несмотря на временное затишье, Боромейский союз будет защищать католицизм в семи землях из тринадцати, если потребуется, и силой оружия. Да и за остальную часть, в особенности за Вале, мы еще поборемся вместе с братьями-иезуитами, как поборолись недавно за Аппенцель, хорошо поборолись. Еще не вечер, совсем не вечер. Волей Божьей на всякую реформацию найдется своя контрреформация. Грядут великие события! А тут какая-то псина… Нет, все, хватит, я умываю руки. Все будет, как решено…

Размышления де Монтре прервал вернувшийся монах. Он приблизился, не говоря ни слова, поставил у изголовья глиняную кружку и отошел на два шага. Де Монтре поморщился, привставая, дотянулся до нее и поднес к губам.

– У этого бальзама другой вкус. Надеюсь, он не хуже снимает боль, и я смогу заснуть. Я устал.

– Не хуже. Ты сможешь заснуть, инквизитор. Но не сможешь проснуться.

Голос монаха прозвучал, как лязг меча. Он вдруг перестал сутулиться, распрямился, расправил плечи и откинул капюшон. Перед де Монтре стоял не юноша, но зрелый мужчина, прямой взгляд которого, горящий ненавистью, более подходил бы воину либо… Либо самому инквизитору.

– Ты узнал меня, Монтре?

Де Монтре побледнел. Он почувствовал, как разлилась по телу мертвенная горечь. Горло перехватил спазм. Он уже не мог ни закричать, ни позвать на помощь. Инквизитор вдруг понял наконец, что именно его насторожило тогда в брате Корнелии: грация движений, та особая пластика, которая более характерна для опытных бойцов, профессиональных фехтовальщиков, чем для монахов и крестьян. Хотя тут, в Швейцарии, все вперемешку, сразу не разберешься, кто есть кто: монахи бегают по горам, крестьяне служат наемниками. Может, поэтому он и не отреагировал своевременно… И еще тот нехороший взгляд, который был ему показан в давешнем видении… Ведь давал ему знак Всевышний, давал… Де Монтре вспомнил, что действительно видел уже этот взгляд, эту ненависть в глазах у брата Корнелия. Он тщательно прятал ее тогда, на допросе в Мартиньи, но де Монтре успел заметить. Совсем крохотный, один короткий взгляд искоса, который не ускользнул от инквизитора, но за бурностью дальнейших событий ушел на задворки памяти. Теперь вспомнилось, но, похоже, поздно… Он не просто проглядел смертельно опасного врага, но еще и доверился ему… Господи, за что? Ведь он обещал ему защиту и покровительство в дальнейшем, за что такая неблагодарность? Неблагодарность… Вот оно что…

– Не узнал. Да где тебе… Я напомню. Десять лет назад, в декабре пятьсот девяносто второго года, в Пьемонте ты приговорил к смерти моих родителей. Они умерли вместе, как и жили, их сожгли на одном костре на моих глазах только за то, что они хотели и дальше жить по тем заповедям, что оставил нам Христос, а не по законам католической церкви, придуманным папами. По этим законам их и сожгли. Не проливая крови, потому что Христос запретил проливать кровь, а вот запретить сжигать людей живьем и топить их ему в голову не пришло. Меня, семилетнего, вместе с тысячами других сирот отдали в монастырь ордена Августинцев, где я рос и готовился к служению. И я вырос. И научился не только молитвам. Нас много, и нас все больше. Придет время, мы возьмем оружие, выгоним с нашей земли всех католиков и будем жить, как нас учили наши родители, как Он завещал в Нагорной проповеди. И в первую очередь вас, проклятые доминиканские собаки, псы господни. Хотя сравнения с собакой ты тоже не достоин. Собаки – благородные и преданные существа, тебе этому еще предстоит научиться, но уже в другой жизни. Да, месть сладка. Но даже сейчас я бы не стал мстить тебе за смерть моих родителей и за всех тех, кого уже не вернуть, если бы не твое намерение пройтись огнем и здесь, на приюте, в единственной католической обители, не опозорившей до сих пор имя Христа. Я не мщу, но сохраняю тех, кого еще могу, ценой твоей мерзкой жизни. Ты, неблагодарная тварь, даже спасшего тебя честного пса не пожалел, приговорил к смерти. Ты не достоин дышать этим воздухом. Прощай. Уходи с миром. Префекту будет доложено, что ты, как и отец Легран, не оправился от полученных при обвале ран и скончался у нас на руках. А к визиту следующего эмиссара инквизиции мы подготовимся получше. Аминь.

Забрав кружку с остатками зелья, монах-отравитель накинул капюшон и вышел за дверь. Де Монтре остался один. Как ни странно, он не испытывал ни страха, ни паники, видимо, сказывалась привычка: он уже не первый раз умирал за последние три дня.