У нас уже утро - Александр Чаковский

– Понимаю, – сказал Доронин.

– Посмотрите, где мы находимся, – подходя к карте мира, висевшей на стене, сказал Русанов. – От мыса Крильон до Японии всего несколько десятков километров. Ясно вам это? Нам нужны здесь чистые, волевые люди, большевики, сознающие величие порученного им партией дела. Вы должны ненавидеть эти землянки, бараки, обушки, жалкий флот, ненавидеть все это японское наследство!… Здесь… гореть надо, гореть, а не тлеть, понимаете?

– Понимаю, – твёрдо повторил Доронин.

– Что же вы намерены делать? – вдруг спросил Русанов, точно всего предыдущего разговора не существовало.

– Я приехал работать, – ответил Доронин, – и честно выполню любое задание, которое будет на меня возложено.

– Да поймите же, что этого мало, мало! – воскликнул Русанов. – Вы приехали сюда не просто работать. Вы приехали как один из полпредов Советской власти, как один из строителей нового мира. Не только голова и руки – сердце ваше нам нужно, понимаете, сердце!

– Я понял вас, – тихо сказал Доронин. – Мне только трудно так… сразу…

– А я и не требую, – шутливо сказал Русанов, – чтобы вы в двадцать четыре часа отдали своё сердце сахалинской рыбе. Всему своё время.

– Кстати, почему именно рыба? – вдруг оживляясь, спросил Доронин, – Почему не использовать меня на главном направлении? Почему рыба, а не уголь или нефть? Неужели только потому, что я когда-то работал в Саратове? Но ведь с тех пор рыбная промышленность, наверное, стала неузнаваемой…

– Почему именно рыба? – задумчиво переспросил Русанов. Он подошёл к карте Сахалинской области. – Вот, посмотрите, – сказал он, очерчивая пальцем край острова, – это наше западное побережье. Сопки… впрочем, у нас везде сопки… Скалы… Здесь прекрасный рейд. Маленький городок – он чище остальных. На сопках лес… хвойный и лиственный, – посмотришь – Россия! Воздух хороший, свежий, много йодистых испарений, для здоровья прекрасно… Здесь расположен рыбокомбинат, – впрочем, какой там комбинат!… Флот никудышный, оборудование растащили японцы. Но зато рыбы!… Прямо-таки несметное количество. Только вся она, – Русанов усмехнулся, – в море. Её надо взять. Люди есть. А организации пока никакой.

Он в упор посмотрел на Доронина, сдвинув брови.

«Я его понимаю, – думал Доронин, – очень хорошо понимаю. На его месте я говорил бы то же самое. Ему сейчас нужны работники именно на рыбу. И он прав, посылая меня туда…»

Русанов же, внимательно следя за выражением лица Доронина, думал о том, что должен убедить этого человека – не заставить, нет, а именно убедить – в важности поручаемого ему дела. Доронин понравился Русанову ещё там, на пароходе. И сейчас ему нравилось, как Доронин с ним разговаривал.

«Такого надо в огонь, в самое пекло, – думал Русанов. – Тихая заводь – смерть для него. Ответственность, большую ответственность на его плечи, чтобы руководил людьми, чтобы отвечал за их судьбы. А справится ли? Справится! Партия, Ленинград, блокада, ордена – все это перетянет. Жизнь перетянет! Надо только убедить его, заставить загореться!»

Один из стоявших на столе телефонов резко зазвонил.

Русанов поднял трубку:

– Сахалин слушает, Русанов у телефона.

Он секунду помолчал.

– Здравствуйте, Николай Леонтьевич! Только сегодня вернулся. Да, обо всём договорились. Рыбу будем отгружать на трёх пароходах. Как говорится, было бы что! И насчёт угля договорённость имеется. Словом, в вопросах транспорта полная ясность!

«Наверное, Хабаровск», – подумал Доронин.

– Хочу ещё раз попросить вас, Николай Леонтьевич, – продолжал Русанов. – Ко мне позвонили из министерства, говорят, что оборудование для шахт будут отгружать только в первом квартале. Это нас совершенно не устраивает. Как же мы будем работать до этого? Японскими обушками? Да нас донбассовцы засмеют!

Несколько секунд он слушал, потом сказал:

– Ну, спасибо, спасибо! Как у вас погода? А у нас то лето, то осень. Что? В сердце? Нет, в сердце осени нет, Николай Леонтьевич. Просил бы передать Анастасу Ивановичу нашу благодарность за помощь и, главное, за кадры. Что? Прибывают, уже прибывают. Какой народ?

Хитро прищурившись, Русанов взглянул на Доронина и продолжал:

– В общем, хороший народ, наш, советский… Ну, желаю всех благ. Уж извините, ночью, может быть, побеспокою.

Доронин сидел, опустив глаза. Он уже давно понял, что Русанов говорил с Москвой. Секретарю обкома не пришлось даже повышать голос, будто Москва была совсем рядом.

Русанов положил трубку.

– Те люди, что встретились вам на пирсе, – медленно заговорил он, – рыбаки с одного из восточных комбинатов. Трое из них – явные рвачи. Такие обычно бегут, едва получив аванс, Но двое – честные люди. На комбинате плохо, директор не сумел сплотить людей, создать для них хорошие бытовые условия… Он вёл себя как плохой хозяйственник. И он не был политиком. Говорю «не был», потому что он уже снят с должности.

– Правильно, – вырвалось у Доронина. Русанов, чуть сощурившись, улыбнулся:

– Завтра приезжает уполномоченный Министерства рыбной промышленности, и мы встретимся ещё раз. А пока желаю вам хорошего отдыха. Передайте моему помощнику, чтобы он направил вас в общежитие обкома.

Поздний вечер. Раскисшая от дождя грязь хлюпает под ногами. Доронин идёт по чужому городу.

Странный, призрачный, мутный свет течёт из прикрытых вощёной бумагой окон. Тихо кругом – только чавкают по грязи деревянные башмаки японцев. Где-то слабо, но надрывно визжит паровоз. Потом откуда-то медленно выползает луна, и далеко впереди возникают сопки. Они стоят – невысокие холмистые горы, облитые неярким желтоватым светом. Из-за сопок поднимается туман.

Наконец Доронин находит общежитие обкома. В большой, заставленной койками комнате жарко, шумно и оживлённо. Все места заняты. Через несколько минут должна начаться лекция о международном положении. Входит лектор – немолодой, седоватый человек в очках. Все затихают.

Доронин слушает лекцию, – речь идёт о последних событиях в Японии. «Выход в Тихий океан», «Курилы», «японский плацдарм», «американцы на Хоккайдо» – все эти слова, не раз слышанные им на материке, вдруг приобретают для него сейчас особую конкретность.

Лекция окончена. Комендант ищет место для Доронина. А тому кажется, что он не на острове, не на краю света, а в самом обычном обкомовском общежитии перед открытием партийной конференции.

Молодой парень читает вслух постановление Совета Министров и ЦК партии об образовании Совета по делам колхозов.

Завязывается оживлённый разговор. Люди спорят о том, как практически будут складываться отношения местных советских и партийных органов с представителями Совета, которые, согласно постановлению, подчиняются непосредственно Москве.

Незаметно для себя Доронин втягивается в спор и доказывает, что практически этот вопрос может приобрести остроту только при наличии крупных недостатков в деле руководства колхозами. При правильной же линии и представитель Совета, и местные органы будут работать в одном направлении и между ними не будет никаких разногласий.

В это время входит комендант и сообщает, что для Доронина наконец найдено место.

Под общий доброжелательный хохот Доронин устраивается на японском бильярдном столе – низком и широком.

Стены комнаты состоят из лёгких ширмочек и экранов. Доронин отодвигает одну из ширм, и комната из квадратной сразу превращается в узкую и длинную… Доронин отодвигает другую стенку, и перед ним открывается ниша. В ней лежит несколько подушек. Он перетаскивает их на бильярдный стол. Потом, любопытства ради, отодвигает поочерёдно все ширмы, раздвигает стены – и комната на его глазах меняется, то вытягиваясь в коридор, то снова превращаясь в квадрат. На ширмах нарисованы причудливые пейзажи: уродливо изогнутые деревья, растущие у подножья замысловатых гор. Горы сменяются драконами, драконы – иероглифами…

Наконец Доронин укладывается. Все уже спят, и он лежит в полумраке и тишине, окружённый горами, карликовыми деревьями, драконами и иероглифами. Но он не спит.

Перед глазами Доронина проплывает карта мира. Он видит на ней Сахалин – длинный остров, вытянутый с севера на юг, точно барьер перед материком. Почти ежедневно читал он в газетах сообщения о Японии, об американцах. Но тогда всё это было так далеко, что казалось почти нереальным. А теперь все это так близко…

Доронин дремлет. На мгновение перед ним возникают родной Ленинград, мосты, гранит, Нева… Потом все это исчезает, точно скрывается в тумане.

…А в другом конце города, в тесном и ещё не приспособленном для работы здании обкома, сидит за столом Русанов. Уже поздняя ночь. Только что он ещё раз говорил с Москвой. Ему сообщили, что во Владивосток дано указание перегнать на Сахалин пятнадцать сейнеров. Потом ему пожелали спокойной ночи. Но Русанов и не собирается ложиться.