У нас уже утро - Александр Чаковский

Полухин вопросительно посмотрел на Доронина и, увидел на его лице решимость во что бы то ни стало добиться своего. Но в эту минуту одна из четырёх стенок комнаты отодвинулась, и на пороге показался человек. Невысокий, в жёлтой, наглухо застёгнутой куртке и узеньких брючках трубочкой, он стоял, поблёскивая очками, и на длинном и сухощавом лице его тоже сияла безмятежная улыбка.

Это было настолько неожиданно и театрально, что Доронин опешил. А японец в очках произнёс короткую фразу, присел, положил руки на колени, снова выпрямился и продолжал стоять на пороге, чуть подавшись вперёд.

– Господин Сато, – сказал Полухин, – к услугам господ русских.

– Скажите ему, – обратился Доронин к переводчику, – работник Министерства рыбной промышленности хочет с ним поговорить.

Полухин произнёс несколько фраз, выслушал ответ Сато и сказал:

– Господин Сато к услугам господина министра.

– Тьфу, чёрт! – выругался Доронин. – Объясните ему, что я вовсе не министр. Будет министр ходить к нему с визитами!…

Но Сато уже приглашал Доронина за ширму. Он стоял сбоку от прохода, изящным и лёгким жестом указывая дорогу. При этом он так изогнулся, словно хотел устлать собственной персоной путь, по которому пойдёт русский гость,

Доронин и Полухин шагнули в темноту.

Сделав несколько шагов, все трое оказались в маленьких сенях. Полухин, прислонясь к притолоке, стал снимать ботинки. Доронин с недоумением посмотрел на него.

– Чего же вы ждёте? Снимайте сапоги. – Полухин кивнул в сторону нескольких пар туфель, стоявших у двери; Сато почтительно ждал.

«Ладно», – подумал Доронин и стал стягивать сапоги.

Они вошли в небольшую квадратную комнату. Доронин осмотрелся. Посредине комнаты стоял низенький столик. На полу лежали соломенные циновки. Сато жестом пригласил Доронина сесть. Тот поискал глазами стул или табуретку, но ничего подобного в комнате не было. Полухин опустился на циновку, поджав под себя ноги. Доронин с трудом последовал его примеру.

Теперь они сидели треугольником: с одной стороны Доронин и переводчик, с другой – Сато. После того как все расселись, Сато произнёс несколько слов.

– Он спрашивает, как ваше самочувствие и здорова ли ваша семья, если она у вас есть. Словом, все ли у вас в порядке.

– Передайте, что всё в порядке, – угрюмо сказал Доронин. – Можно приступать к разговору?

Но Сато опять что-то говорил.

– Он интересуется, не страдали ли вы морской болезнью, если шли морем, и воздушной болезнью, если летели на самолёте.

– Послушайте, – сказал Доронин, – у меня мало времени. Скажите ему, что я прошу изложить мне принцип организации рыбного лова у японцев. Только покороче, пожалуйста.

Как только переводчик заговорил, улыбка исчезла с лица Сато и он хлопнул в ладоши. Тотчас же одна из стенок комнаты стала отодвигаться. На пороге появился мальчик-японец. Он был одет так же, как и Сато: наглухо застёгнутая жёлтая курточка и узенькие брючки. Мальчик сделал шаг в комнату и, приседая, издал короткий шипящий звук.

На лице Сато снова засияла улыбка.

– Он представляет вам своего сына, – сказал Полухин.

– Очень приятно, – буркнул Доронин.

Мальчик стал отступать, пятясь задом, исчез за ширмой, но через минуту появился снова. Он нёс маленький лакированный столик на коротких выгнутых ножках. На столике стояли три крошечные чашки и чайник. Поставив столик на соломенную циновку, мальчик снова исчез, а Доронин подумал, что этот столик, так же как и серое портовое здание, очень похож на таксу.

Сато стал разливать чай. Чай Доронину не понравился. Пить его из крошечной чашечки было очень неудобно. Содержимого чашечки хватало на один большой глоток.

Наконец с церемонией чаепития было покончено. Доронин выжидающе посмотрел на переводчика, но перегородка снова раздвинулась, и на пороге опять показался мальчик. В руках он держал другой столик, сплошь уставленный чашечками, мисочками и тарелочками. При виде этого Доронин почувствовал себя Гулливером, попавшим в страну лилипутов.

Кое-как орудуя поданными ему палочками, он неуверенно ел рис, горох, вяленую рыбу и пахнувшую морем траву. С непривычки всё казалось ему удивительно невкусным. Трапеза происходила в полном молчании. Когда тарелочки и мисочки наконец опустели, Доронин вздохнул с облегчением.

Маленький японец, разносивший чай в конторе, бесшумно появился из-за ширмы и убрал столик. Полухин спросил Доронина:

– Как же формулировать ваш первый, вопрос?

– Спросите его, – сказал Доронин, – как был организован у них рыболовецкий процесс.

По интонации, с какой Сато отвечал переводчику, Доронин пытался уловить содержание ответа. Однако это было совершенно бесполезно. Справляясь о здоровье русского гостя, представляя ему сына и теперь отвечая на деловой вопрос, Сато говорил с совершенно одинаковой интонацией и с совершенно одинаковой улыбкой.

– На Карафуто – так они называли Южный Сахалин – было три рыбных организации, – перевёл Полухин. – Они назывались: «Сэйсан Гёкай», «Сейдзо Гёкай» и «Сэйсан Синко»…

– Что это такое? – спросил Доронин. – Частные фирмы?

– Да, – ответил через переводчика Сато. – «Сэйсан Гёкай» представляет собою объединение на паях многочисленных мелких хозяйств, осуществляющих добычу морепродуктов. Это объединение принимало от ловцов всю их продукцию и направляло её либо для немедленной реализации, либо для соответствующей переработки. Непосредственной обработкой сырца объединение не занималось. Второе общество, «Сейдзо Гёкай», скупало ловецкую продукцию у «Сэйсан Гёкай» и перерабатывало её на собственных предприятиях. Добычей оно не занималось. Третье общество, «Сэйсан Синко», занималось и добычей и обработкой.

Сато говорил не останавливаясь, точно речь его была заранее подготовлена. Переводчик едва поспевал за ним. На Доронина обрушились названия японских фирм, акционерных обществ, городов, деревень. Он попытался сосредоточиться, не дать запутать себя, уяснить главное, но это ему не удавалось.

– Пусть он говорит медленнее, – попросил Доронин, – и переводите короткими фразами. Спросите его, чем фактически располагает сейчас рыбная промышленность на Южном Сахалине.

Сато ответил, что после эвакуации и ущерба, нанесённого рыбному хозяйству войной, он не может охарактеризовать состояние этого хозяйства.

– Так, – сказал Доронин, – тогда вернёмся к организации. – Он хотел добиться ясности хотя бы в одном вопросе. – Вот это самое «Сэйсан Гёкай» – я, кажется, правильно говорю? – объединяло рыбаков, так я вас понял?

Сато поклонился.

– Оно собирало продукцию, добытую рыбаками, и затем продавало её другому обществу… как его там?

– «Сейдзо Гёкай», – подсказал переводчик.

– Вот именно, «Сейдзо»… Кстати, кто входил в это «Сейдзо»?

Сато ответил, что «Сейдзо Гёкай» было объединением предпринимателей, скупавших и перерабатывавших рыбу.

– Могли ли рыбаки продавать свою продукцию кому-либо другому?

Сато отрицательно покачал головой.

– Как перерабатывалась продукция? Что преобладало: консервы, соления?

Когда Полухин перевёл этот вопрос Доронина, Сато взглянул на него, как показалось Доронину, с недоумением, потом чуть улыбнулся, покачал головой и ответил, что преобладали не консервы и не соления, а тук, удобрительная мука, на которую перерабатывалось почти восемьдесят процентов улова.

– Вы точно перевели? – сказал Доронин. Переводчик обиженно пожал плечами.

– Значит, насколько я понимаю, восемьдесят процентов всей добываемой рыбы шло не в пищу людям, а сушилось и перемалывалось на удобрения? Почему же это?

Сато ответил, что рыбы было очень много и стоила она очень дёшево, а тук получался отличный…

– Послушайте, – все ещё недоумевая, сказал Доронин, – не хотите ли вы сказать, что ваша Япония была страной изобилия? Может быть, у вас там молочные реки текли и никто не голодал?

Сато ответил, что, к сожалению, в последние годы в Японии жилось хуже, чем в давно прошедшие счастливые времена.

– Так почему же, – воскликнул Доронин, – огромное количество первоклассной, да ещё дешёвой, как вы говорите, рыбы шло на удобрения?

– Обработка рыбы для пищевых целей обходится несравненно дороже, чем переработка её на тук. Это коммерчески нерентабельно, – пояснил Сато.

– Ну, а если бы рыбаки сами наладили переработку рыбы и продавали её несколько дороже непосредственно потребителям?

– Этого не могло быть, – ответил Сато. – Рыбаки могли сдавать улов только «Сейдзо Гёкай», объединению предпринимателей. У рыбаков не было и не могло быть обрабатывающей промышленности…

– Так… – задумчиво сказал Доронин.

Теперь ему, по крайней мере, стало ясно одно: рыбаки находились в полной экономической зависимости от организации предпринимателей, скупавшей их продукцию. «Сейдзо Гёкай» монополизировала право реализации морских продуктов для того, чтобы их фактически уничтожать. Она же диктовала и приёмные цены.