Яд твоего поцелуя (СИ) - Диана Фад

печью нашёл глубокую сковороду и плюхнул туда всю банку. Пока мясо грелось, натаскал в большой котел снег.

Завалился на топчан, что сколотили на скорую руку из необструганных досок. Шкура, что лежала на нём, была старая и пахла псиной, но мне плевать, и не в таких условиях приходилось быть.

Вспомнил разговор, что состоялся у меня дома перед отъездом. Зря Георг думает, что никто не знает о его планах. То, что я отправился на поиски дочери Княжина, уже стало известно тем, кто ничего знать не должен. Сам Быстрицкий был у меня в тот вечер в гостях с каким-то шкафоподобным быдлом. Муж Валерии Княжиной был таким, как в социальных сетях. Наглым, высокомерным, модельной внешности. Я таких мужиков терпеть не могу, а вот бабы с ума сходят. Взять хотя бы эту Валерию.

— Ты уж извини, что мы к тебе в гости без приглашения проникли, — усмехается Быстрицкий, а охранник его наиграно кисти рук разминает. — Долго тему мочалить не буду. Знаю, куда идешь. Только вот ничего ты найти не должен, понял? — Что же тут не понять, — скидываю с себя куртку и кладу на диван. — Все сказал? — Нет, не все, — встаёт Быстрицкий с кресла, куда сел до этого. — Найдешь что, позвони мне, я вдвое больше заплачу. Если по-другому будет, там в Тайге и останешься.

Муж Валерии идёт к выходу, амбал за ним. У двери останавливаются, а Быстрицкий поворачивается ко мне.

— Советую не играть со мной в игры, моя жена мертва, ясно тебе? Будь хорошим мальчиком, поживи ещё немного.

Они уходят, а я всовываю руки в карманы джинс, смотрю на закрытую за ними дверь. Где-то просчитался Георг, стареет, что ли. Если о том, что на поиски Валерии Княжиной отправляют меня, стало известно убийце, а я не сомневаюсь, что именно Быстрицкий убил Валерию, то где-то у Георга завелась крыса. Причём крупная такая, жирная. Та, что все планы Георга знает. Вопрос в другом: кто она?

Глава 8

Утром я нарубил дров, принёс из леса несколько больших веток и подмел пыльный пол. Затем покинул заимку, наполовину засыпав дверь снегом. Кто знает, тот найдёт.

Первым на моём пути была заброшенная деревня, где теперь сохранилось не более пяти домов. В них жили одни старики, а молодёжь давно уехала в город на заработки. И что им здесь делать? Когда-то эти добротные дома были полны жизни, здесь работали детские сады и школа, кипела работа.

В советские времена здесь жили охотники, лесорубы и оленеводы. Они заготавливали лес, рыбу и мех, жили дружно и хорошо. Сюда приезжали представители разных национальностей: татары, чуваши, удмурты и, конечно, русские.

Больше половины года деревни отрезаны от мира, и даже летом не всякий джип сможет сюда проехать. Мой рюкзак сегодня похудеет на добрую половину, но я хочу порадовать стариков, к которым иду.

Когда я захожу в деревню из леса, сразу ныряю в крайний дом. Мне не нужны лишние глаза и уши, а здесь каждый чужак на виду. Если я появлюсь на улице, сразу сбегутся люди, чтобы узнать последние новости с Большой Земли, а мне это совсем не нужно.

Дом Касимовых, некогда богатый, сейчас выглядит не очень хорошо. Он покосился на один бок, крыша местами пошла волной. Надо бы летом приехать сюда с ребятами, подправить его. У Ибрагима пятеро детей, неужели они совсем забыли своих стариков и махнули на них рукой?

— Есть кто? — спрашиваю я, вваливаясь в незапертую дверь и наклоняя голову. В сенях потолок низкий, того и гляди лоб расшибёшь.

А вот в доме уже нормально. Ниже, чем обычно, но всё же комфортно.

— Баб Лен, Ибрагим? — кричу я, стряхивая снег с высоких ботинок.

— Это кто там? — в прихожую выходит баба Лена, жена Ибрагима. Она слеповато щурится, пытаясь меня узнать.

— Я это, — стягиваю балаклаву и приглаживаю короткие волосы пятерней.

— Илюша? — недоверчиво спрашивает баба Лена, делая шаг ко мне. — Точно, Илья! А дед баню топит!

Как же приятно, когда человек тебе радуется! Баба Лена — открытая, весёлая и шутница каких поискать. Я жил у них всего три месяца, когда только устроился к лесорубам, но потом навещал их каждый год.

— Вот Ибрагим обрадуется! — обнимает меня старая женщина, а я тоже ужасно рад их видеть. Особенно радует, что они здоровы и могут стоять на ногах. В их возрасте это подарок. Хотя ни они, ни я толком не знаем, сколько им лет.

— Раньше как было? — объяснял мне как-то Ибрагим, дымя своей трубкой, куда с особым ритуалом набивал табак. — Родила, через неделю вспомнила, что надо где-то отметить. В деревне была книга, в церкви. Так то батюшки нет, уехал в соседние сёла, то ещё что-то. Когда запись сделали, тогда и родился, а то и не записали совсем. Отмечать не принято было у нас, я и не знаю когда, да и Ленка тоже.

— Ты хотя бы при коммунистах родился, Ибрагим? — шутил я, на что дед серьёзно задумывался, что-то подсчитывая в уме.

— А шут его знает, Илюшка, — отмахивался он. — Помню только, как раскулачивать приходили к нашему соседу. Вот ирод был, всё под себя греб. Я мальчишкой ещё был, на крышу дома нашего залез и смотрел, как его вывели, затем жену его, а дальше грохот такой и крики, крики. Я с крыши кубарем скатился и в малине отсиделся. Мать потом говорила соседке, что расстреляли, мол, буржуев проклятых.

— Ого, тогда тебе почти сто лет, а то и больше, — рассматриваю внимательно старика.

Глубокие морщины на смуглой коже, посветлевшие от возраста карие глаза. Вздувшиеся вены на худых руках, ногти слегка выпуклые, широкие.

— Да может и сто, живём пока дано, — отмахивается Ибрагим.

Уже стемнело, когда мы с Ибрагимом засели в бане, что топилась по-чёрному. Старик от радости так натопил, что на мне чуть кожа не сгорела. Забегу в парную, вдохну обжигающий хвойный воздух и наружу.

— Слаб стал, — укоризненно качает головой Ибрагим. — В городе своём отвык от нашей бани.

Старик хоть и сухой на вид, а жилистый и в парной сидит столько, что я боюсь, плохо ему станет. Но нет, сидит, только губами причмокивает. Сейчас сидим в предбаннике, в простыни закутались. От кожи пар идёт, вениками пахнет так, что голова кружится. Ибрагим достаёт из широкой корзины бутыль самогона, хлеб, завернутый в тряпицу, копчености разные, грибы солёные, капусту, маринованную с брусникой. От всего этого у меня слюни как у собаки выделяются. Давно