Яд твоего поцелуя (СИ) - Диана Фад

много времени проводит со мной. Говорит, что-то рассказывает. Мне нравится слушать его голос и истории. Дед говорит о тайге, животных, о морозах, почему-то о шишках. Я слушаю его, пока не засыпаю. Иногда даже вопросы задаю, так как мне и в половину непонятно, о чем Афанасий рассказывает.

— Что такое шишка? — спрашиваю его, а дед срывается со скамьи, уносится на улицу. Надо сказать, прыткость у него, как у молодого. Я вот встать не могу, только сидеть получается, и то не всегда. Спина болит ужасно, что там у меня, не знаю, но Афанасий сказал: «Небольшая царапина». Его послушать, у меня и на лице небольшая царапина, а глаз открыть до конца так и не могу.

— Вот, смотри! — тычет мне в нос овальную штуку с какими-то ячейками. — Шишка она!

И я смотрю. Беру в руки, трогаю эти ячейки. Внутри головы что-то шевелится, будто воспоминание какое, словно я уже видела когда-то эту самую шишку. Афанасий начинает скакать по комнате, указывая мне на вещи, называя их.

— Печь горячая, — с небывалым энтузиазмом произносит он. — Книга, вот книга, а это ведро, дрова, радио…

Я наблюдаю за ним, словно за обезьянкой в цирке, о чем и говорю Афанасию.

— Вспомнила, что ли?! — радуется он, а я говорю, что нет, просто фраза возникла в уме.

Дед качает головой, но потом начинает скакать с удвоенной силой.

— Свеча, табуретка, сковородка, кастрюля… — звучит его голос, а я, улыбаясь, наблюдаю за ним.

Глава 12

— Чего явился? — грубо спрашивает Дед, когда я зажмуриваюсь, как только он произнес «три».

— Афанасий, ты чего чудишь? — меня тоже начинает подбешивать все это, — Я тебе девочка, что ли, чтобы на испуг брать?

— Не девочка, — ответил он зло, — Я же сказал, что не принимаю гостей!

— И что, прогонишь вот так? Просто на ночь глядя в тайгу?

— И прогоню! — воскликнул Дед, снова поднимая свою двустволку. — Иди в баню, я только сегодня топил, там и переночуешь, а утром уходи.

— Ладно, ладно, — я поднял руки, словно сдаваясь, и Дед отступил.

Он вернулся к дому, а я следовал за ним на некотором расстоянии. Пальнет еще, старый маразматик. Совсем кукушка слетела в этой глуши, что ли? Сколько раз я был у Деда и всегда он принимал меня с радостью. Неделями тут гостил, в баню ходил, на охоту, дрова на зиму заготавливал, а теперь вдруг: «Проваливай!» Что-то здесь не так.

Афанасий проводил меня до бани и ушел в дом. Я был зол, как собака, уставший и голодный. Плюнув на все, закинул дрова в топку, надеясь, что хотя бы попарюсь после десяти дней дороги и помоюсь.

Дрова разгорелись сразу, и вскоре в предбаннике стало тепло и уютно. Пахло деревом и березовыми вениками. Я снял куртку и ботинки, сел на широкую деревянную скамью. Развязав рюкзак, проверил, что у меня осталось: одна банка тушенки, чай, ржаные хлебцы и соль. Со злостью откупорив бутылку коньяка, которую нес Афанасию, достал плитку молочного шоколада.

Дед вернулся минут через двадцать, когда я демонстративно пил коньяк из горла, закусывая шоколадом. Он зло взглянул на меня, достал с деревянной полки в углу две рюмки, дунул в каждую и молча пододвинул ко мне.

— Шоколада не ел, что ли? — угрюмо произнес он, отбирая у меня начатую плитку. — Не себе же принес…

— Да и не тебе, видимо, — огрызнулся я, наливая себе коньяк и демонстративно поставив бутылку около себя.

Афанасий сдвинул сердито седые брови и потянулся за бутылкой. Молча налил себе, сделал глоток, посмаковал во рту и крякнул от удовольствия.

— Ты это, мое не трогай, — прорычал я. — Как встретил, так и подарки получай.

— Это за ночлег, — тут же нашелся наглый дед, криво усмехаясь.

— Нет, я всё могу понять, маразм у тебя старческий, одичал совсем за год, но на людей чего кидаешься? — не выдержал я, наливая уже в две рюмки.

— Нет у меня в доме места, — возразил дед. — Гости у меня.

— Ах, гости, — усмехнулся я. — А что же за стол всех не сажаешь? Я бы пожевал что-нибудь, кроме тушенки.

— Я тебе не столовая, — проворчал Афанасий, посасывая шоколад.

Но, видимо, сладкое и коньяк сделали свое дело: Дед на глазах становился добрее. Хмурые взгляды сменились на добродушные, ушла настороженность. Не совсем, но заметно.

— Еду принесу сейчас, а в дом не пущу, — сказал он.

— Да и хрен с тобой, старик, — махнул я рукой. — Не хочешь знакомить с гостями, и не надо. На пару вопросов ответь, а я утром уйду.

— Что еще за вопросы? — снова напрягся Афанасий.

— Ищу я тут кое-кого, — начал я, внимательно наблюдая за реакцией Деда. — Осенью женщина пропала, муж ее ищет. Не верит, что умерла.

— Ладно, уходи утром, — хлопнул себя по коленям Афанасий и встал с лавки. — Дров тебе на сегодня хватит, воды тоже. Заслонку не забудь на ночь закрыть.

Я удивленно проводил его взглядом, глядя, как он выходит из бани, прикрыв дверь. Это что сейчас было? Чтобы старик отказался от коньяка и разговора, сам ушел, ничего не сказав? Сколько лет я уже его знаю? Семь или восемь, никогда такого не было. Что же за гости у него там такие?

Я понимал, что в дом не полезу. Афанасий мог и по ногам пальнуть, с него можно всего ожидать. Но вот уйти утром вряд ли уйду. Что-то меня напрягало во всем этом, слишком скрытным стал Дед, а это само по себе очень подозрительно.

Плюнув на все, я провел вечер даже приятно. Попарился в бане чуть ли не до тошноты. Отмылся, семь потов сошло, словно заново родился. Пока я был в бане, Афанасий принес мне еду, за что ему и спасибо. Картошка только сваренная, сало, тонко нарезанное, что аж просвечивало, с чесночком и черным перчиком, огурцы бочковые и большую миску тушеной оленины с овощами.

Наелся я так, что еле вздохнуть мог. И огурцам, и салу честь отдал, а уж оленина выше всяких похвал. Дед ее в печи долго томит в собственном соку, потом луку туда как оленины наваливает, морковь, чеснок. Мясо во рту тает, ничего вкуснее в жизни не ел. Иногда мне кажется, что я сюда к Афанасию только из-за этого мяса катаюсь. В этот раз, похоже, так и вышло.

После бани и еды заснул так, что пушкой не разбудить, однако военная привычка всегда быть начеку взяла свое. Под утро из дома послышались крики, да такие, что у меня волосы