Петр III - Николай Павленко

Еще одно увлечение супруга Екатерина зарегистрировала в 1756 г., когда он поссорился с графинею Воронцовой и влюбился в девицу Теплову, племянницу Разумовского.

Другой эпизод мог быть отмечен кем-либо из окружения великого князя, но никто из них не оставил ни дневников, ни воспоминаний. Да и сама Екатерина II обнаружила описанный ею факт случайно. «Однажды, — рассказывает она, — я вошла в комнату высочества и была поражена представившимся зрелищем. Посередине кабинета, который он устроил себе, прорубивши стену, была повешена огромная крыса. Я спросила, что это значило, и получила в ответ, что крыса эта совершила уголовное преступление и по военным законам подверглась жесточайшему наказанию, что она забралась на бастион карточной крепости, стоявшей у него на столе в этом кабинете и на одном из бастионов она съела двух поставленных на стражу часовых из крахмала, что за это он приказал судить преступницу военным судом, что его собака-ищейка поймала крысу, которую затем повесили с соблюдением всех правил казни и которая в течение трех суток будет висеть на глазах публики для внушения примера».

Думается, что оба странных события, хотя и не подтверждаются другими источниками, вполне укладываются в рамки ребячливого поведения великого князя и не вызывают сомнения в том, что они действительно имели место. Во-первых, невозможно оспорить общее впечатление, вынесенное ангальтцербтской принцессой от знакомства с голштинским принцем во время первых недель пребывания ее в России. «Уже тогда, в это короткое время, я увидала и поняла, как мало он ценил народ, над которым ему суждено было царствовать, что он держался лютеранства, что не любил своих приближенных, и что был очень ребячлив». Во-вторых, по мере взросления великого князя стали отчетливо проявляться различные негативные свойства его натуры.

Ребячливость, проявлявшаяся во многих его поступках, свидетельствовала о том, что он как бы остановился в своем развитии. Знаменитому мемуаристу А. Т. Болотову довелось наблюдать забавы Петра Федоровича с вельможами, когда он стал императором: уподобившись малолетним ребяткам, после обеда «все первейшие в государстве люди, украшенные орденами и звездами» вышли в сад и стали прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом сзади и друг друга валили наземь… Хохот, крики, биение в ладоши раздавались всюду».

А. Т. Болотов, имевший возможность по долгу своей службы бывать часто при дворе и наблюдать поведение императора, отметил наряду с его увлечением детскими забавами такую непривлекательную черту, как страсть к вину. Она не осталась незамеченною и иностранными наблюдателями. Один из них писал: «Жизнь, которую ведет император, самая постыдная: он проводит свои вечера в том, что курит, пьет пиво, и прекращает эти оба занятия иначе, как только в пять утра или шесть часов утра и всегда мертвецки пьяным». Другой иностранец-современник вторит первому: двор в Петербурге приобрел «вид и тон разгулявшейся казармы». Современник — француз Фавье отметил стремление Петра III подражать Петру Великому, причем избрал для подражания не самую привлекательную его черту, а «страсть к горячительным напиткам и в высшей степени безразборчивую фамильярность в обращении».

Если, однако, иностранцы формулировали свои наблюдения в обобщенном виде, то А. Т. Болотов, их конкретизировал, сообщая, что император «редко бывал в полном уме и разуме». Он был «превеликим охотником до англинского пива, выпивал несколько бутылок до обеда и продолжал пить во время обеда и болтал «такой вздор и нескладицы, «что слушая их «обливалось даже сердце кровью от стыда пред иностранными министрами». В состоянии опьянения император терял контроль над своими поступками и выражениями, произнося оскорбительные слова в адрес окружающих, в том числе и своей супруги.

Самые обстоятельные сведения о том, как Петр Федорович постепенно становился хроническим алкоголиком, сообщает Екатерина II в своих мемуарах, на страницах которых она не менее восьми раз писала о том, что великий князь проявлял повышенный интерес к горячительным напиткам. Отметим, Екатерина II заканчивает свои мемуары 1759 г., когда Петр Федорович был великим князем и должен был остерегаться появления перед императрицей в пьяном виде.

Первое упоминание великой княгини Екатерины Алексеевны о пьянстве супруга относится к 1745 г., то есть к послесвадебному времени, когда «великий князь так наклюкался, что потерял всякое сознание, не мог связать двух слов». Великий князь считал возможным для себя пьянствовать в компании егерей. В 1740-х годах пристрастие Петра Федоровича к пиву и вину, по-видимому, еще не приобрело хронического характера, хотя великая княгиня и отмечала, что ежедневно по вечерам супруг находился в состоянии алкогольного опьянения, иногда до такой степени, «что не знал, что делал».

В 1750-х гг. великий князь предстает человеком с признаками хронического алкоголика. Под 1753 г. Екатерина II отметила: «От него (великого князя. — Н. П.) начало постоянно нести вином и табачным запахом, так что буквально не было возможности стоять подле него близко», а под 1755 г. записала: «Великий князь все более и более предавался пьянству и бражничеству». В 1758 г. великая княгиня отметила состояние алкогольного опьянения в половине третьего ночи.

С вступлением Петра Федоровича на престол все ограничения отпали, и Петру III ничто не препятствовало напиваться до утраты человеческого облика.

Странности в поведении императора можно было наблюдать и во время публичных и торжественных церемоний. Екатерина II в «Записках» писала, что после присяги Петру III, совершенной в церкви, новгородский митрополит произнес речь, обращенную к императору. Тот «был вне себя от радости и оной нимало не скрывал и имел постыдное поведение, не соответствующее ни сану, ни обстоятельствам». Еще более странно Петр Федорович вел себя во время похорон императрицы Елизаветы Петровны, событие, тоже запечатленное Екатериной II: «нарочно отстанет от везущего тела одра» сажен на 30, «потом изо всей силы добежит», так что немолодые камергеры, державшие шлейф его черной «епанчи», отпускали и «ее раздувало ветром», эту «забаву» он повторил несколько раз, она доставляла ему удовольствие.

Совершенно очевидно, что в совокупности подобные поступки наследника трона, а затем и императора вызывали не только недоумение, но и осуждение, они свидетельствовали то ли о ребячестве императора, то ли о его склонности к озорничеству, то ли об отступлении от поведения нормального человека. Поведение племянника существенно повлияло на отношение к нему Елизаветы Петровны: от прежнего восторга и умиления от общения с наследником не осталось и следа; что отметил Фавье: «Тетка остается по-прежнему холодна и неприступна, может быть, вследствие своей слабости, племянник почтителен, но без малейшей нежности и, может быть, из робости, никогда у нее ничего не просит. Они видятся только ради приличия, и между ними нет ни дружбы, ни доверия».

Самый, на наш взгляд, убедительный и обстоятельный отзыв о наследнике престола дал все тот же Фавье: «Никогда нареченный наследник престола не пользовался менее народною любовью. Иностранец по рождению, он своим слишком явным предпочтением к немцам то и дело оскорбляет самолюбие народа и без того в высшей степени исключительного и ревнивого к своей национальности. Мало набожный в своих приемах, он не сумел приобрести доверия духовенства. Если подозрительный нрав императрицы Елизаветы Петровны, а также министров и фаворитов, отчасти и держит его вдали от государственных дел, то этому, утверждают многие, тем более содействует его собственная беспечность и даже неспособность. Вследствие этого он не пользуется почти никаким значением ни в Сенате, ни в других правительственных учреждениях. Погруженные в роскошь и бездействие придворные страшатся времени, когда ими будет управлять государь, одинаково суровый к самому себе и к другим. Казалось бы, что военные должны его любить, но на деле не так. Они видят в нем чересчур строгого начальника, который стремится их подчинить дисциплине иностранных генералов».

Фавье делился своими впечатлениями о Петре Федоровиче, когда тот стал вполне взрослым человеком, то есть когда ему исполнилось 30 лет. Уместно сравнить мнение Фавье с суждением саксонского посланника Пецольда о Карле Петре — Фридрихе, когда ему исполнилось 13 лет и когда он провел в России всего четыре месяца: «Как ни велики были старания призвать в Россию герцога голштинского и как любезно не относится государыня к г. Брюммеру, влияние которого, тем не менее, не велико, молодой герцог остается все-таки не более как гостем. Его не только не знакомят с народом, но и вообще не замечается ни малейшего старания выставить герцога перед народом в благоприятном свете. Я вполне уверен, что умри государыня теперь, его не замедлили бы выслать домой».