Дипломат - Максим Шарапов

пустоту, которую всего несколько минут назад он радостно хранил в себе, вихрем выкручивало из его сознания.

   Человек отвернулся от Павла и позвал кого-то по-арабски. К нему подошел один из полицейских, охранявших посольство. Павел хорошо знал его в лицо.

– Как можно было пропустить эвакуацию пятидесяти человек?

– Не было никакой эвакуации. Одна машина в обед выехала, вернулась через полчаса. Через сорок минут она же опять уехала и через час обратно. И всё.

– Кто был в машине?

– Только водитель.

– А багажник?

– В багажнике пятьдесят человек не вывезешь, – ухмыльнулся полицейский.

– Значит в здании должен быть подземный ход. Где лаз? – он снова повернулся к Павлу.

   Какая огромная жилистая шея у него, Павел молча посмотрел на стоявшего перед собой человека и снова получил удар в живот.

   Казалось воздух может больше не вернутся. Подземный ход уже никому не нужен, он дышал маленькими глотками, никого он больше не спасет. И после третьего удара Павел сказал:

– Хорошо я покажу.

   Руки за спиной сцепили наручниками и повели в посольство. Идти было тяжело, непривычное к побоям тело болело. Они поднялись по лестнице, прошли по коридору, свернули направо, потом еще раз и зашли в кабинет посла. Как быстро всё вокруг изменилось.

– Показывай! – его толкнули в спину.

– Там, за ковром, – кивнул Павел.

   Несколько человек с грохотом отбросили шкаф и сорвали со стены ковер, за которым была металлическая дверь. Ее открыли и выпустили в темноту несколько автоматных очередей, после чего высветили оглушенное пространство фонарями.                  – Куда ведет тоннель? – Павла подтолкнули к черному проему.

– Я не знаю. Нам только сегодня показали. Один посол знал. Может, в соседний дом.

   Три боевика осторожно шагнули в подземный ход.

   Павел лежал на полу у стены, прижатый прикладом автомата к дорогому наборному паркету. Он чувствовал себя бараном, которого не убивали пока только ради свежего мяса, в его случае из-за какой-то не протухшей еще информации.

   Павел Васильевич смотрел на привычный интерьер и ничего не узнавал: ботинки на мощном протекторе, толстые чёрные шнурки, камуфляжные штаны, оружие, бородатые лица. Бритый белый человек сидел на столе посла и вертел в руках песочные часы, брошенные среди других канцелярских мелочей: струйка вправо, струйка влево. Евгений Алексеевич часто запускал на совещаниях этот древний измеритель времени, когда хотел приучить подчиненного говорить кратко и по делу. И опять перед глазами качнулся старенький рейсовый автобус, увозивший их веселую подвыпившую компанию к морю.

   Время тянулось болезненно долго, но часы над столом отсчитали только двадцать минут, когда трое вернулись из тоннеля.

– Он выводит во двор, через колодец, – сказал один, – судя по следам было несколько машин, на которых и уехали. Похоже знали про нас.

   Один из боевиков подскочил к лежавшему на полу Павлу, схватил за шею, поднял на ноги:

– И где они все?! Где?! И зачем тебя здесь оставили, если все успели сбежать?!

– Я просто опоздал…

– Опоздал?! Что за бред!

   Его повалили и стали бить. Он чувствовал, как ботинки уродовали его плоть и видел, как порхали вокруг бантики чёрных бабочек.

– Хватит, хватит! – остановил избиение белый человек. – Хватит. Поднимите его. Окровавленного, совершенно обессилившего Павла подняли. – Понятно же для чего оставили, чтобы время на него тратили. И почти час мы уже потеряли. Осталось только узнать, – он смотрел Павлу в лицо, – дурак он или герой.

– Какая теперь для него разница! – крикнул кто-то.

– Для него никакой, а для нас есть. Если дурак, то они его вслепую использовали, и он ничего не знает, а вот если герой… Так ты дурак или герой? – он вдруг схватил правую руку Павла и приблизив к ней пистолет в упор выстрелил в средний палец.

   Из Павла брызнули кровь и крик.

– Ты сдохнешь, и никто не узнает про твой героизм! – кричали Павлу в лицо. – Никто!

   Его трясли, пинали, били флягой по прострелянному пальцу, орали в несколько глоток, не давали опомниться, собраться в личность, размазывали в боль, страх и отчаяние. И он согласился…

– Разумное решение, – белый человек похлопал его по плечу. – Не стоит жертвовать собой. Никто не оценит, просто потому, что не узнает. Перевяжите нашему другу палец, дайте полотенце и виски.

   Павел сидел на паркете, его цветные узоры складывались перед глазами в какую-то геометрическую бесконечность и выводили за окно, где шелестели на ветру крупные зеленые листья. Наручники отстегнули, кто-то склонился над ним и бинтовал простреленный палец. Павел сделал два глотка виски и куском ткани вытирал кровь с неузнаваемого даже наощупь лица. Сумерки конвульсирующего сознания немного отступили. Надо еще потянуть время, хоть чуть-чуть, придумать что-нибудь. Может быть, они успеют…

– А теперь рассказывай, – его опять подняли на ноги.

– Надо ехать в… – он назвал один из районов города. – Они там пережидают.

– Их кто-то охраняет?

– Пять человек из местных, – придуманные детали легче убеждают.

– Оружие у них какое?

– Автоматы.

   Уже через десять минут Павел в окружении нескольких человек ехал в посольском микроавтобусе, который сопровождали джипы с вооруженными людьми.

– Знаешь, что тебя ждет, если ты нас обманул, – улыбался сидевший рядом араб.

   Павел Васильевич молчал. Через плечо водителя он видел красные электронные цифры: продержаться оставалось 5:15.

   Он нарочно выбрал этот район старого города с узкими кривыми улочками, с овощными латками, прижатыми к стенам столиками, где машинам не развернуться. Они наверняка застрянут там и потеряют время. Каждая минута была сейчас бесконечностью и эти минуты стали его оружием.

   И кортеж их действительно затянуло в неповоротливое нагромождение улиц, в котором они наткнулись еще и на чужую перестрелку и не желая ввязываться в нее попятились, запетляли, выезжая из каменных лабиринтов в поисках объезда.

   Номер дома Павел назвал наугад.

– Там в подвале.

   Они остановились за два квартала, заглушили двигатели, вышли и стали окружать дом. Последняя передышка заканчивалась. Очень быстро стало понятно, что ни в доме, ни в подвале, ни в соседних зданиях никого нет, жители бросили всё, спасаясь от мятежа.

   И тогда Павла завели во двор.

   У него уже не оставалось сил кричать, он чувствовал, что перестает быть личностью, что вокруг нет ничего, кроме страшной отчаянной боли и желания избавиться от неё любой ценой, абсолютно любой. Я продержался только шесть часов… Но предательство уже не казалось чем-то исключительно мерзким, а наоборот становилось единственным, последним спасением.

   Через три минуты во дворе хлопнуло два выстрела, камуфляжные люди попрыгали в джипы и рванули из старого города в направлении моря, к тому самому месту на побережье.

   Евгений Алексеевич стоял в тени большого дома на окраине арабского