Дипломат - Максим Шарапов

уличную вазу с цветами, ствол пальмы, часть забора с металлическими воротами. В руках он держал бутылку водки, из горлышка которой иногда отпивал маленькие глотки. В посольстве был, конечно, и коньяк, и виски, и текила, но сейчас захотелось чего-то родного.

   Его жене сказали, что Павел просто останется в арьергарде, сейчас прикроет дверь за всеми и догонит. В последние минуты он прижал к себе сына, поцеловал в губы жену, поднял на руки Настёну.

– Я вас скоро догоню, не бойтесь, – сказал Павел, заметил, как жена на него смотрит, догадался, что через мгновение она всё поймет, и быстро ушел.

   Потом, когда шаги в подземелье стихли, он закрыл потайную дверь, завесил ее восточным ковром, придвинул шкаф. Постояв у окна, прислушался к шуму на улице: звуки канонады были все еще далеко и даже не заглушали пение птиц в кронах деревьев и разговор трех полицейских рядом с посольскими воротами. Интересно, полицейских тоже убьют или отпустят?

   Павел прошелся по кабинетам опустевшего здания, кое-где зажег свет, поправил шторы, в двух местах открыл окна и включил телевизор. Он мог, конечно, и отказаться, и никто бы его за это не осудил. Но, взглянув тогда в глаза посла, он подумал сразу о том, что своим отказом изменит и своей жене, и своим детям. И Павел согласился обмануть их, чтобы остаться здесь и попытаться защитить. Это решение сложилось в нем моментально, чему помогла, возможно, и прививка, сделанная Евгением Алексеевичем в том самом разговоре. Естественная мысль о самосохранении проникла в сознание Павла Васильевича только сейчас.

   Он сделал еще глоток. Прошло пятьдесят две минуты. Наверное, они уже едут к побережью.

   Павел Васильевич постепенно погружался в легкую эйфорию. В его голове сооружалась какая-то удивительная пустота, из которой выпорхнули все бытовые мелочи, все лишние обязательства, вообще вся повседневная чепуха. И в этой освободившейся от сорняков живой пустоте поперли с необычайной силой последней радости мысли о бесконечности пространства, о времени, которое невозможно сейчас поторопить, о смерти и бессмертии, о Боге, и о Евгении Алексеевиче, так неожиданно пославшем его на это испытание.

   Павел вспомнил, как посол в разговоре с ним назвал измену под пытками тоже заурядным предательством. Неужели он и правда так считает? Выдержать пытку, тем более изощренную и долгую – удел избранных и Павел честно себя к их числу не относил. Еще в юности, читая книжки про героев, он представлял, как будет вести себя в плену и сначала категорически думал, что не предаст ни за что! Но чем старше становился, чем больше узнавал жизнь, тем сложнее было на эту тему фантазировать.

   И тогда мысли о преодолении страшных истязаний постепенно сменились рассуждениями о том, как этих пыток не допустить или, в крайнем уж случае, побыстрее оборвать. И насмотревшись фильмов он убедил себя, что всегда сможет плюнуть кровавой слюной в лицо их главарю или пнуть его ногой в пах, спровоцировать свою достойную смерть и никого не выдать. Убедил и больше про это старался не думать.

   Павел посмотрел на часы: красные электронные цифры на панели микроавтобуса отсчитали уже один час и двадцать девять минут спасения. Сколько он сможет продержаться, когда они захватят посольство? Час, два? А может быть всего несколько минут? Павла передернуло, живая пустота внутри стала съёживаться, и он сделал большой горький глоток из бутылки. Отпустило. Евгению Алексеевичу уже за шестьдесят, он почти в два раза старше. И он, конечно, тоже представлял себя в руках изуверов. Почему он считает предательство под пытками заурядным!? Почему!? Или знает способ их избежать? Редкое преимущество оборвать пытки через десять часов, вспомнил Павел слова Евгения Алексеевича.

   Уже через 8:17, он опять взглянул на красные цифры и взял в руки пистолет, лежавший на соседнем сидении: новенький, ни разу еще не стрелявший. Покрутил его, передернул затвор, вынул обойму… Чем позже они ворвутся, тем больше у него шансов продержаться, спасти свою семью и всех остальных. Часа два он попробует вытерпеть.

   Павел резко щелкнул обоймой, возвращая ее на место, и противно прищемил кожу на ладони левой руки. А если они вообще не появятся! Да, просто не придут и всё!

   Эта неожиданная мысль сразу выбила из него все остальные. Выбила, как удачно прокатившийся по дорожке боулинга тяжелый шар выносит иногда все кегли. Он смотрел как раздавленная полоска кожи начинает синеть. Может же такое случится?! Источники ошиблись или просто ситуация изменилась. Да все что угодно!

   А что он будет делать, если они не ворвутся в посольство? Что будет делать один в охваченной восстанием чужой стране, без связи, без контактов, без денег? В горячке эвакуации никто об этом и не подумал и даже Евгений Алексеевич. Евгений Алексеевич умевший просчитывать каждый свой шаг…

   И тут одна из кеглей вернулась на место и это было южное летнее утро, железнодорожный вокзал курортного города. Им было тогда чуть за двадцать, обыкновенная студенческая компания, вырвавшаяся на каникулы к морю. Они стояли в тени деревьев рядом с вокзальной площадью, ждали рейсовый автобус на побережье и пили вино. Домашнее виноградное вино, купленное здесь же у местных бабушек. Ничего особенного, никаких ярких впечатлений: пыльная суетливая площадь, не запоминающиеся разговоры, простенькое вино из пластиковых стаканчиков, душный неповоротливый автобус, выбирающийся из узких улиц на шоссе. Такое глупое пустое воспоминание…

   Он чувствовал во рту кровь, много крови. Всё лицо Павла и нос, и губы и даже уши быстро распухали, делая ощущения от самого себя совершенно непривычными, чужими.

   Все произошло так неожиданно, что на пистолет он даже не успел взглянуть. Кто-то схватил его за плечо и мощным рывком вышвырнул из кабины микроавтобуса на землю.

   Потом его подняли, прижали к металлическому телу автобуса и несколько раз больно ударили в лицо.

   Сразу после этого посольский двор наполнился кричащими вооруженными людьми, которые стреляли по окнам, врывались в двери, заполняли собой пустое здание. Арабская речь перемешивалась с английскими фразами.

   Когда им стало понятно, что на территории посольства только один человек, к Павлу подошел широкий, с мощным подбородком белый человек в военном камуфляже:

– Где все остальные? – спросил на хорошем английском языке.

– Нет никого, – произнес Павел распухшими непослушными губами.

   Человек коротко без размаха ударил Павла в живот:

– Привыкай к точности формулировок: я спросил, где все остальные.

   Воздух постепенно возвращался в легкие:

– Их увезли.

– Куда?

– Я не знаю.

– Всех увезли, а тебя оставили здесь в автобусе?

– Получается так, – Павел сплюнул на землю. В голове шумело и кружилось и живую