Стрекозка встает на крыло - Елена Гостева

Слова эти – «ляхи клятые» – были произнесены без горячего рвущегося из души негодования, а с покорной тоской, как говорят о давно привычной закоренелой боли. Таким тоном отставной солдат на старые раны жалуется: болят они, донимают, спать не дают, но не избавиться от них, не излечиться, и надо терпеть. А у Телятьева щёки горели от слов панича: услышанное было слишком неожиданным и оскорбительным, если б взрослый подобное произнёс – на дуэль бы его тотчас вызвал, а избалованному десятилетнему мальчику что скажешь?! Он постоял ещё возле загона и махнул рукой солдатам.

– Пойдёмте отсюда!

– А шо з конямы, куды их? – уныло спросил староста.

– Куда хошь, туда и гони. Твоё дело.

Возвращался во флигель мимо панского дома, на крыльце хозяйка разговаривала с прислугой. Увидев Телятьева, она удивилась:

– Поручик, Вы здесь?! Отчего ж не поехали в Умань?

Телятьев поклонился и ответил:

– Лошадей смотрел, уважаемая пани. Да пожалуй, зря. Не будем мы их брать.

– Как?!

– Ваш управляющий требует по триста рублей за голову, а мы имеем приказ платить по сто восемьдесят, не больше. Собственные деньги приплачивать не можем. Мы ж голодранцы, нищие-с.

Лицо у госпожи каменело, суровело на глазах от его слов, она помолчала, с высокомерным презрением оглядывая молодого офицера, и процедила:

– Думаю, Вы много на себя берёте, поручик. Есть офицеры повыше чином.

– Но майору безразлично, приобретём ли мы лошадей, а ротмистр поручил мне сие дело закончить.

Поклонился и прошёл мимо неё во флигель. Здесь, разозлённый, скинул куртку, бросился на постель. Надменные слова Мечеслава ощущал, словно пощёчину. Словно ушат с помоями на его голову был вылит, и отмыться негде и нечем! И ведь если б мальчишка сам такие слова придумал, это одно. Несомненно, за матерью повторил. Вот, стало быть, что столь любезная и обходительная пани Старжинская детям говорит, когда русских офицеров поблизости нет. Покрутился на постели, но руки и ноги прямо зудели от желания предпринять что-нибудь: бежать иль кулаком бы в морду кому врезать! Вскочил и вышел на улицу, отправился в шинок. Здесь его солдаты хлебали бобовую кашу, вскочили, увидев офицера.

– Сидите, – махнул рукой Телятьев и поинтересовался. – Что так скромно обедаете? Денег, что ль, нет?

– Так, Ваше благородие, – подтвердил унтер. – Были, да вышли, мало осталось. А сколько ещё дней тут торчать?

– На, возьми! – Телятьев достал из кармана трёхрублёвку и подал унтеру. – Только чтоб горилкой не обжираться!

– Никак нет, Ваше благородие! Не будем! …А самую чуточку можно, ась?

– Разве что самую чуточку. Иначе, когда в полк вернёмся, на гауптвахту отправлю. Ясно?

– Благодарствую, Ваше благородие! Всё ясно! Счас закажу гуся, пусть самого жирного изловят да зажарят.

Ну вот: порадовал солдат, одарив деньгами, стукнул кулаком по их столу, требуя подчинения, и у самого на душе немного полегчало. Выпил сидра и неторопливо отправился обратно. Что-то ротмистр скажет? Будет ли, как прежде, выгораживать Старжинскую?

Уже стемнело, когда Телятьев услышал стук подъезжающей кареты, весёлые мужские и девичьи голоса, смех, вышел на улицу. На крыльце панского дома появилась: выплыла, словно величавая царица, пани Старжинская, высокомерно глянула на приехавших и сухо, ледяным голосом произнесла:

– Благодарю, господа, что сопровождали барышень. Надеюсь, это вас не утомило? Эмили, Эвели, отправляйтесь в свои комнаты.

– МамА, мы договорились… – весело начала одна из панночек, но мать прервала:

– Прошу Вас, дорогая, пройдите в свою комнату.

Девичий смех оборвался, дочери послушно поднялись на крыльцо, обернулись, присели в книксене перед офицерами и отправились в дом. Мать, еле заметно кивнув офицерам, повернулась к ним спиной и скрылась за дверью. Майор с ротмистром были ошарашены приёмом, они постояли перед крыльцом, недоумённо взирая друг на друга, и повернулись ко флигелю.

– Телятьев, Вы можете объяснить, что произошло? – вскричал Брюховецкий.

– Могу пересказать слова, кои услышал от пана Мечеслава, – кивнул Телятьев.

– Мы провели столь чудесный день, всё было восхитительно, и вдруг… Ничего не понимаю… – бормотал Брюховецкий, зайдя в комнату, сразу же набросился на поручика. – Что случилось?! Вы из зависти к нам, от обиды, что Вас не взяли с собой, здесь что-то натворили? Объяснитесь! Да отвечайте же!

– Если согласитесь выслушать…

– Чем оскорбили госпожу Старжинскую, что даже нас она не пожелала пригласить в дом? Чем можно так обидеть даму?

– Брюховецкий, прекрати кричать! И не бегай, не мельтеши… – оборвал его истерику Колбяков. – Рассказывайте, поручик.

Офицеры, громыхнув стульями, уселись перед столом, а поручик, стоя перед ними, постарался в точности, чётко пересказать разговор с детьми Старжинской.

– Неприятно, когда называют голодранцем, но это же дети. Что с них возьмёшь? – недовольно прервал Брюховецкий.

– Но дети повторяют слова матери. А ещё мальчик просил передать лично Вам буквально следующее: «пусть Брюховецкий не надеется, что Эмилия его станет любить, сначала пусть прорехи в карманах зашьёт»

– Не верю! Не могу поверить! – вскричал, сверкая глазами и покрываясь пятнами, ротмистр, рука его судорожно дёрнула эфес шпаги.

Колбяков, положив руку ему на плечо, успокоительно сказал:

– Брюховецкий, не горячись… Богдан Ильич, ну что поделаешь? Такой вот казус… Мальчишка, конечно, ревнует сестру, этим можно объяснить то, что он прямо высказался…

– Да, мальчишка ревнует и навыдумывал всякой всячины… – ухватился за эту мысль оскорблённый, но готовый прощать кавалер.

– Однако пойми, вряд ли он сам мог про прорехи в карманах сочинить.

– Прорехи… Да что они, совсем за нищего меня держат? – ротмистр крутился на стуле, сжимал кулаки, почувствовал необходимость оправдаться хотя бы перед товарищами. – Да, я не богат, но не нищий же! У родителей сельцо под Таганрогом, сёстрам приданое выделено, когда мы с братьями всё поделим, мне никак не меньше двухсот душ отойдёт. Какой же я нищий?! Создать вторую Софиевку, конечно, не смогу, но достаточно, чтоб семью обеспечить!

– Думаю, в таком случае Вы можете себя считать богаче господ Старжинских, слуги говорят, они все в долгах.

– Но отчего ж Старжинская так себя повела? Вы ей нагрубили в отместку?

Телятьев передал дословно разговор с госпожой, и Брюховецкий снова взорвался:

– Что за удовольствие называть себя голодранцем? Если ты нищий, за себя бы и говорил, а не за меня!

– Смею сообщить, что я гораздо богаче Вас, ротмистр. Но, простите, мне показалось глупым и унизительным выворачивать карманы и отчитываться в их содержимом перед заносчивыми детьми и их матерью…

– Пожалуй, Вы правы, Телятьев… – поддержал Колбяков. – Богдан Ильич, пойми. Может, и не совсем правильная фраза произнесена, но как, что сказать?.. На месте поручика я тоже, пожалуй бы, растерялся, ничего лучшего не смог бы придумать… Разве что промолчать, проглотить обиду?… Но… тоже не выход… А как поступить?.. Одна надежда: пани Старжинская выяснит, что её собственный отпрыск наговорил, и всё поймёт… Не будет держать обиды.

– Какой восхитительный день, и как он закончился! Полным крахом! Но – её брат… её мать… они могут думать что угодно, а мадемуазель Эмилия что? Она же так не думает! Иначе зачем бы так вела себя со мной?! Колбяков, ну ты ж видел! Её нежность, её взгляды… Как это объяснить?

– Ну, не знаю, не знаю, что мадемуазель может думать… – растерянно пожал плечами майор. – Но, господа, я голоден. В дом нас не приглашают, пойдёмте в шинок. И будем веселиться, показывать, что нам не о чём грустить. А также надо громко выспрашивать, узнавать, кто из мужиков иль соседских помещиков готов продать лошадей.

В шинке застали слегка подвыпивших солдат, перед которыми на блюде лежал зажаренный на вертеле гусь немалых размеров. И присоединились к ним, заказали ещё угощений. В общем, старались вести себя так, словно ничто не омрачало их настроение, не отягощало, не угнетало их души. Ротмистр держался молодцом: шутил с солдатами, у местных мужиков выспрашивал, нет ли здесь красотки, к коей можно в гости заглянуть.

Глава 8

Утром собрались уезжать. Собирать было нечего, оставалось лишь сесть в седло, но Брюховецкий копошился, словно что-то забыл: он всё поглядывал на окна панского дома. Майор, чтоб не мешать приятелю собираться с мыслями, печалиться, вышел из флигеля и, заложив руки за спину, неторопливо гулял по двору, оценивающе разглядывая постройки, морализировал:

– Да-с, заметно, что ремонта давно не было. Обратили внимание, Телятьев? Хозяйский заботливый глаз, своевременный уход – это так важно… Дом был бы великолепен, однако вон на крыше кой-где черепица пообвалилась… Желоба провисли… Развлечения пани Старжинская любит, по капризу младших детей аж диковинных пони выписала, дочери грезят созданием новой Софиевки, а на ежедневные заботы по дому не хватает, увы… Да-с, когда у дома нет хозяина, он быстро ветшает… О, гляньте-ка, к нам служка бежит… Неужели госпожа встала столь рано?