Стрекозка встает на крыло - Елена Гостева

Уже далеко за полночь, расставшись с дамами, вернулись во флигель, Брюховецкий размечтался:

– Как думаете, Телятьев, я ей понравился иль нет? Может, приезд сюда для меня судьбоносен?.. А ведь чем чёрт не шутит: отчего бы мне и не жениться на столь прехорошенькой панночке?.. Говорят, поляки русских не любят. Однако в общении с нами никакой неприязни! Мы купаемся в море любезностей.

– Возможно потому, что Ваша фамилия звучит по-польски?

– Ну, я ж говорил им, что из казачьего рода… а Вам Эвели как?

– Мила. Однако не похоже, что я ей пришёлся по душе.

– Сам виноват. Когда барышня делится своими мечтаниями, нужно отвечать, что после свадьбы все прихоти любимой жены будешь исполнять, а Вы рассуждать вздумали: что необходимо, что лишнее.

– Но исполнять придётся, если обещал…

– После свадьбы хозяйство общее будет, жёнушка сама увидит, что возможно, что нет…

– И будет всю жизнь плакаться, попрекать, что её обманули…

– Не знаю, не знаю… Жаль, у меня нет состояния, подобного тому, коим обладал хвалёный граф: я б тоже ради любимой не один райский уголок создал, да на что? …Но ведь не всем же панночкам за магнатов Потоцких выходить? Богачей раз-два и обчёлся, а девиц на выданье – пруд пруди…

Следующий день провели по такому же распорядку: утром спор с управляющим, днём и вечером – в обществе дам. Еврей, сообщив, что хозяйка просила доставить удовольствие гостям, потому он сбавляет цену до 280 рублей за голову, предупредил, что это – последняя уступка, лошадей пригнать пообещался, но не исполнил. Зато гуляния по саду, приятнейшие беседы с милыми панночками, обед, ужин – в общем, всё было приправлено сладостными полунамёками и обнадёживающими взорами. Брюховецкий уже фантазировал, что дело с куплей-продажей затягивается потому, что пани Старжинская присматривается к ним как к потенциальным женихам. Однако солдаты вечером сообщили другое: завязав знакомство с мужиками, они вызнали нечто, охладившее мечтательность ротмистра. Оказалось, загвоздка в том, что хозяйка с управляющим не может никак договориться: она требует деньги срочно, торопит с продажей, а тот убеждает, что не время: надо, мол, подождать, и тогда лошади дороже будут.

– Хорошенькое дельце! Покупателей зазвали, а сами не решили, продавать ли! – изумился Телятьев. – Похоже, коня себе здесь я не найду. И приобретём ли мы лошадей для дивизии, сомнительно…

– Что же такое получается: Старжинская в своём имении – не хозяйка? Столь приятная женщина, образованная – и зависит от какого-то алчного приказчика, от жида-скопидома?! – стал рисовать жуткие картины Брюховецкий. – Представьте: он запустил жадные ручищи в её имение, наживается за её счёт, и она вынуждена просить у него деньги на самое необходимое! Как это унизительно!

– Не похоже на то, Ваше благородие, – успокоил его рассудительный унтер. – Мужики сказывают, барыня шибко капризна: то одно ей прямиком из Парижу выпиши, то другое, кабы не тот жид, всё хозяйство бы по миру пустила.

– Если светская дама не разбирается в хозяйственных вопросах, это извинительно, – тут же вступился за барыню ротмистр. – Но в таком случае она тем более нуждается в помощи разумного и добросердечного человека, а не алчного скупца-деляги.

«Уж не воображает ли он, как, став зятем, будет спасать панское имение?» – подумал поручик, вслух же сказал:

– Но она сама выбирала управляющего, не нам ей советы давать.

Ротмистр призадумался, озадаченно покрутил головой и дал задание солдатам:

– Что ж… Вызнайте, по какой цене здесь лошадей мужики да баре друг другу продают. Только ради нас жид цену задрал, или с соседа своего столько же запросил бы?

Следующий день был субботний, управляющего искать бесполезно, и ремонтёры со спокойной совестью предавались увеселениям. К Старжинским приехали в гости из соседнего поместья, брат с сестрой: пани Клотильда и пан Казимир, оба худощавые, белобрысые, сероглазые. Лицо мадемуазель Клоти обрамляли тщательно завитые локоны, а волосы её брата спускались крупными волнами до самых плеч. При взгляде на него Телятьев вспомнил длинноволосых воинов в персидской одежде – жестоких и умелых, с коими пришлось сражаться под стенами Шуши. Уверенности, что там он воевал с поляками, не было, но какая ещё нация любит щеголять длинными волосами, подражая причёске предводителя восстания Костюшко? Пан Казимир, человек лет двадцати, молча, с обиженно-недовольным видом наблюдал, как Эмилия вьётся возле уланского ротмистра. Брюховецкий счёл это добрым знаком: ежели соперник ревнует, стало быть, его собственные ставки высоки. Прогуливаясь меж обедом и ужином по саду, барышни Старжинские делились мечтами, какие аллеи, фонтаны, водопады, гроты они б здесь хотели видеть: чтоб было не хуже, чем у графа Потоцкого. Очарованному ротмистру имя графа уже набило оскомину, обрыдло, он шепнул поручику:

– Счастье Потоцкого, что он умер, а то бы я, пожалуй, его на дуэль вызвал.

Похоже, граф Потоцкий и София, ради которой он преобразовал всю округу, являлись кумирами всех местных панночек. Но у них на устах были и другие имена:

– Но я вам скажу, что Аркадия, которую князь Радзивилл построил для своей возлюбленной супруги, гораздо-гораздо краше, – заявила Клотильда и принялась расписывать:

– Я всем настоятельно советую съездить в Аркадию. Там аллеи, гроты, дворцы и беседки незабываемы! Столько памятников искусств, художеств и разных древностей! И во всём такая утончённость, с такою щедростью повсюду рассыпаны богатства; какая изнеженность, какая страсть к наслаждениям видна в изображении каждого предмета!

– О да, княгиня Елена Радзивилл была очаровательнейшей женщиной. И вот её уж нет, а Аркадия, созданная по её прихоти, существует, радуя не только обитателей, но и всех любознательных путешественников… – согласилась Эмилия. – И графини Софии нет, а мы вспоминаем её, посещая Софиевку.

– Как это прекрасно, восхитительно, когда ради любви, ради красивой женщины создаются великие творения! – вздохнула, почти закатывая глаза, Эвелина.

– И как странно, что великий князь Константин ничего не желает возвести в честь своей очаровательной супруги[2]. Разве его жена недостойна, разве не красавица? – передёрнула плечиками гостья.

– Ах, у русских это не заведено, – пренебрежительно высказался пан Казимир. – Только французы и поляки умеют любить.

– Но мать цесаревича немка, – снисходительно поправила Эмилия, наверное, смутившись его прямотой. – А немцы вообще скупы.

Упрёки в адрес великого князя были неприятны, но ведь Эмилия вступилась за русских, к тому ж она, сорвав с клумбы цветок, вставила в петлицу Брюховецкому – мог ли он обижаться после такой любезности?

Когда стемнело, нежданно появился ещё один гость: приятель Брюховецкого, майор Колбяков, числящийся при штабе дивизии. С первого взгляда было понятно, что это ловкий светский человек, умеющий представить себя в лучшем свете перед любым обществом: наверное, бывал частым гостем в столичных салонах и там себя не уронил ни в чём. Тёмно-русый, светлоглазый, с аккуратными усиками, не мал, не велик; мужчины подобного телосложения со временем часто становятся милыми круглыми толстяками, но пока Колбяков не вышел в отставку, носится, суетится ежедневно, выполняя поручения генералов, пожалуй, ему сия участь не грозит.

– Я решил проверить, что с моими уланами случилось? – объяснил он свой приезд. – Уж не попали ль они в плен?

– О да, они взяты в плен! – грациозно обмахиваясь веером, ответила мадам Старжинская. – Они желали сбежать от нас, и мы их наказали, не отпускаем. Теперь они наши пленники.

– О, мадам! Накажите и меня подобным образом! – склоняясь к её руке.

– С удовольствием! Беру в плен и как пленнику приказываю: веселиться, танцевать, развлекать меня и юных барышень!

Мазурка в этот вечер гремела в доме Старжинских почти до рассвета. Три девицы и четыре кавалера – каждый раз кто-то должен был остаться в стороне, и, чтоб у мужчин не было причин для споров, мадам объявила, что тоже желает танцевать. Ротмистр и молодой пан, не обращая внимания на двух других барышень, наперегонки старались приглашать Эмилию, а если не успевали – её мать и соревновались в составлении льстивых комплиментов той и другой. Утомлёнными возвратились офицеры в отведённый им флигель, здесь Колбяков пожурил приятеля:

– Брюховецкий, я знал, что ты влюбчив, но не до такой же степени! Вижу, тебя пора спасать!

– Зачем? От взглядов нежной Эмилии я без крыльев возношусь в заоблачные выси! Уверяю тебя: это восхитительное чувство.

– Всё зашло так далеко? Поручик, хоть Вы-то ещё не потеряли голову?

– Нет, тем более что Эвелина, за которой я ухаживал, обратила свои взоры на Вас.

– И Вы затаили обиду? Я могу отступить.

– Нет, нет, никаких обид.

– Слава Богу. И давайте спать, утро вечера мудренее.