Стрекозка встает на крыло - Елена Гостева

– А отчего нельзя всех лошадей с казённых заводов брать? Не хватает?

– То-то и оно, что не хватает… Вот выдано мне десять тысяч, а сколько приобресть смогу?.. Хорошо бы полсотни купить. Ну да ладно, что печаловаться раньше времени. Зато, говорят, у Старжинской две прелестнейшие дочери! Надеюсь, общение с ними искупит наши неудобства. Только, чур, поручик, здесь мне дорогу не переходить! Сначала я выберу предмет обожания, а Вы уж ухаживайте за сестрицей!

– Хорошо, договоримся! – улыбнулся Телятьев.

Что ж, Брюховецкого Господь не обидел, с его внешностью можно рассчитывать на успех у дам. Вышел ростом и лицом, разве что излишне смугл для русского человека. Товарищи его в шутку цыганом именуют, а он объясняет, что у него один дед казак, другой – серб, фамилия досталась от казака, обличье – от серба.

Мадам, ах, пардон, пани Старжинская оказалось дамой среднего роста за сорок обычной для сего возраста комплекции, как принято говорить: весьма приятной полноты. Лицо сохранило следы былой красоты, и она тщательно сберегала её остатки: волосы, чернота которых казалась неестественно-ровной (похоже, крашеные), взбиты и уложены пышными буклями, нос напудрен, щёки подрумянены, брови подрисованы. Впрочем, вся подрисовка, беленье и подрумяненье были исполнены с чувством меры и не превращали лицо пани, не изрытое пока морщинами, в карнавальную маску, как иной раз бывает с рьяно молодящимися старухами. Если пани уже поздно называть красавицей, то элегантной дамой с хорошим вкусом она, несомненно, оставалась. Старжинская встретила гостей очень любезно, а когда услыхала, что офицеры приехали с деньгами, чтоб приобрести лошадей, лицо её совсем приторно-медовым стало.

– Я рада, господа, очень рада принимать столь дорогих гостей, вы нас осчастливили своим визитом, это – большая честь для нас… Продам лошадей, продам. Сей же час прикажу, – далее немного капризным тоном проворковала. – Однако прошу: со мной по вопросам продажи даже речи не заводите! Это к управляющему, а со мной говорить только о приятных вещах!

Она представила молодых офицеров своим дочерям: восемнадцатилетней Эмилии и семнадцатилетней Эвелине. Обе – кареглазые шатеночки, стройные, хорошенькие. Старшую, обладавшую прекрасной фигуркой и выразительными томными глазками с длинными пушистыми ресницами, вообще можно счесть красавицей. И, судя по живым остроумным ответам, она к тому ж была неглупа. Эвелина была похожа на сестру, но костлява, как несформировавшийся подросток: руки длинны и худы, ключицы остры. Худобой Эвелина напомнила Телятьеву его младшую сестричку, Таню, и он ничего не имел против, чтоб ротмистр приударил за Эмилией. В доме жили ещё Софи двенадцати лет и десятилетний Мечеслав. Софи – пухлощёкая девочка, а её талия вдвое превосходила талии старших сестёр. Поскрёбыш[1] Мечеслав, кажется, был любимцем матери и одновременно домашним тираном: очень уж капризно и надменно он вёл себя, а мать, обращая свой взгляд на сына, как будто таяла, лучилась от счастья. Мечеслав также был пышнощёк: няньки, наверное, находили необъяснимую усладу в том, чтобы ежедневно впихивать паничу в рот двойную, а то и тройную порции еды. Иль он сам обладал отменным аппетитом? Старжинская сообщила, что у неё ещё трое сыновей: один служит в Варшаве, двое грызут граниты наук в Краковском университете. А может, наоборот: двое в Варшаве, один в Кракове. Не упомнилось это, да и какая разница? Главное, их очаровательные сестрицы здесь.

День и вечер прошли в галантных любезностях, коими сопровождались обед, прогулки по саду, вечернее музицирование: пение и игра на фортепиано. Озвучив цель приезда в начале знакомства, более ни ротмистр, ни мадам не заводили разговора о деле. На ночь их разместили во флигеле. Наутро по армейской привычке офицеры проснулись рано. Сами пошли искать управляющего, сонные дворовые указали на дорогу в село, обрисовали, где его дом, и где он с утра обычно бывает.

Управляющего звали Лейба, и нашли его офицеры в шинке дающим какие-то наставления прислуге, он оказался евреем в камзоле и панталонах до колен старонемецкого покроя, маленькой шапочке-кипе, причёска его была забавной: сзади волосы короткие, а впереди ушей выпущены длинные чёрные пряди. Он согласился обсудить сделку, оглядел внимательно покупателей и, учтиво поклонившись, тут же удивил встречным предложением:

– А зачем разлюбезным господам офицерам утруждать себя, время драгоценное терять? Подпишем купчую, а лошадок мы вам сами приведём, иль оставьте солдат, они пригонят.

– Ну, нет! – возразил Брюховецкий. – Как это: платить, не видя товар? Так не пойдёт. Покажите табун, мы сами отберём, что подходит, что нет.

Дальше заспорили о цене: еврей доказывал, что у них кони отменные, откормленные, резвые, каждый стоит никак не меньше трехсот пятидесяти рублей; в качестве примера указывал в окно на свою пару, впряжённую в бричку. Те кони были самыми обыкновенными, впрочем, для солдатского строя бы сгодились, управляющий уверял, что в табуне намного лучше, это он из скромности и боязни обидеть хозяйку самых плохоньких запрягает. Ротмистр же убеждал, что у других помещиков и по сотне рублей коня купить можно, и что за тех коней, что перед окном стоят, он больше, чем триста рублей бы не дал.

– За триста, значит? – оживился Лейба.

– За пару – триста! – сделал грозное лицо ротмистр.

– Вы разорить нас хотите! Меня ж хозяйка выгонит, по миру пустит, если я вам лошадей за бесценок отдам! – ныл упорствующий продавец.

Пререкались долго, Телятьев лишь незначительные реплики вставлял в поддержку ротмистру, например, сообщив, что он двух коней купил недавно, и за пару всего двести сорок отдал. «Э-э, какие кони? – презрительно отмахнулся Лейба. – Разве то кони? Наши лучше!» «Так ты своих покажи! Может, всем по двадцать лет!» – горячился ротмистр. Потеряв в пустых прениях не меньше часа, бросив: «Без толку, как вижу, разговаривать с тобой, значит, в другое место поедем», разозлённый Брюховецкий почти выбежал из шинка, поручик – следом.

– Зря, что ль, приехали? Вот жидовская морда, до чего неуступчив! – бубнил ротмистр, но и хвалил сам себя. – Однако я смог на своём настоять, не уступил. Где это видано: за коня для солдата по триста пятьдесят платить?

Подходя к усадьбе и завидев на веранде дам, ворчун заулыбался:

– Зато, думаю, здесь мы получим удовольствие от бесед… А, пожалуй, намекну графине, что не будем коней брать: управляющий упрям, как осёл. Пусть-ка приструнит скопидома.

Так и поступил. Поклонившись, сказал мадам, что сожалеет, но они вынуждены оставить милое дамское общество – поговорив с управляющим, выяснили, что приехали напрасно.

– Как? Вы не довольны мною? – испугалась Старжинская. – Вы хотите обидеть нас, оставить в тоске-печали, покинув так скоро?

– Так ведь мы ж по делу здесь… – извинился гость.

– А если без дела, никогда не навестили? Обошли бы стороной? Я хочу, чтобы вы просто погостили у меня как самые желанные дорогие друзья! Ужель я столь стара, что провести со мной вечерок вам нисколечко неинтересно? Но, господа, хоть моих дочерей не обижайте! Ужели и они недостойны вашего внимания?

Упрёки сыпались и сыпались, Брюховецкий с Телятьевым на каждый отвечали комплиментом; юные панночки, не отставая от матери, тож то изображали обиду, то кокетливо заигрывали. Как будто шло соревнование: кто кого переусердствует в галантности. И офицеры уступили. Выйдя после обеда в сад, Эмилия напомнила уланам о шумном бале у графа Потоцкого, и капризным голоском пропела:

– Там Вы пригласили меня на танец всего один раз!

Брюховецкий чуть не растаял от благодарности: она этого не забыла, а он-то сам в мелькании хорошеньких лиц на балу её не упомнил.

– Господа, а Вы осматривали графский парк? Нет? – поинтересовалась барышня. – Обязательно посетите: парк Софиевка, назван в честь жены графа. София была самой-самой прекрасной женщиной на свете, обаятельнейшей, и из любви к ней граф Станислав, отец нынешнего графа, создал это чудо. В парке столько очаровательнейших уголков: фонтаны, гроты, водопады, причудливые колонны – и всё рукотворное.

– Не верю… не верю, – восторженно взирая на Эмили, выдохнул Брюховецкий, она сделала недовольное лицо, и кавалер объяснился. – Не верю, что графиня София была красивей Вас. По-моему, самая прекрасная на свете – это Вы, мадемуазель.

– Вы так считаете? – панночка зарделась, опустила глазки и сделала вывод. – Значит, и я заслуживаю, чтоб для меня создали подобное чудо.

– Несомненно, заслуживаете!

– Конечно! – подтвердила Эвелина и завистливо прибавила. – София Потоцкая даже и не полячка вовсе, её наш посол в Турции на базаре купил… ей тогда лет десять исполнилось… Но она была хороша собой.

– И хороша, и умна! – тоном наставницы, не терпящей возражений, высказала в упрёк младшей сестре старшая. – Недаром её любви добивались самые известные мужчины: граф Витт, князь Потёмкин, сам король Станислав-Август, прусский король… И даже императрица Екатерина с нею советовалась, вот какая она была!