Тропы, которые я выбрала. Повести - Валерия Дмитриевна Фролова

Но я не могу. Вот бы ещё чуть-чуть.

Я возвращаюсь к углу с чебуречной, покупаю ещё одну рюмку, выпиваю разом.

— Да ты пьешь, как не в себя!

— А?

— Женский алкоголизм не лечится.

— Можно подумать, мужской лечится…

— Я о таком не читал.

— Все эти твои поэты покончили с собой, ты в курсе? Явно алкаши.

— Ага.

— Ага.

Мы молчим.

— Егор, а где ты берёшь книги?

— А что?

— Да не, ничего.

— Боишься, что ворую?

Он смотрит на меня, как обычно.

— Ну, не то чтобы… просто, понимаешь, мама. Она любит честность.

— Ага.

— Ага.

— Пойдем ей расскажем, где коньяк взяли? И где сейчас вместо школы?

— Егор, ну, ладно тебе. Со мной-то уже ей все понятно. Пропащая дочь.

— Не говори так.

— Да я не говорю. Просто знаю. А на тебя ещё есть надежды.

— Хорошо, если так.

— Вот. Поэтому говори, где книги берёшь.

Я шутя подношу к его подбородку в кулак сжатую ладонь. Он берёт мою руку своими двумя и, наклоняясь, целует в пальцы.

— Я тебе покажу. Только это секрет.

Я отворачиваюсь от кассы и вижу перед собой двух хиппанов с улицы.

— А?

— Говорим, бухаешь тут. В одиночестве.

— А. Ага.

— Ещё не спала.

Да какое им, в общем-то, дело?

— Ага.

— Пойдём с нами?

— Куда?

— Мы в «Иллюзион» хотим на бесплатный показ, там че-то Тарковского опять крутят.

— Ага.

— Может, типа, кризис культурный опять в стране.

— Ага.

— Вот, пошли с нами. Там часто на бесплатных сеансах бомжи всякие спят, а ты-то явно лучше бомжа.

— Ага.

— А ты это…

Тут они мнутся.

— Ты можешь нам водки купить?

— Ребят.

Я собираюсь с мыслями.

— Ребята, а вам сколько? Врать уже бесполезно.

— Да шестнадцать нам.

— Водку рано ещё.

Они расстраиваются, но несильно.

— Вечером.

Они приободряются и мы выходим из чебуречной.

— Меня, кстати, зовут…

Я обрываю их. Меня стошнило на брусчатку.

— Ребят, я в туалет пойду. Извиняюсь сильно. Приятно познакомиться.

— А тебя-то как зовут?

— Я уже забыла. Это неважно.

Это я бормочу, закрывая дверь в Мак, так что вряд ли слышно. Я поднимаюсь на второй этаж и опираюсь о раковину в общественном туалете. Поднимаю к зеркалу лицо. После того, как вырвет, глаза почему-то всегда влажные — как будто только плакала.

— Ты что, плакала?

— Нет. Просто выпила немного.

— Дыхни.

— Не хочу.

— Не ври. Ничего ты не пила. Чего разревелась?

— Ничего.

— Рассказывай.

— Ты опять книгу украл. Маме это не нравится. Если она узнает, она тебя выгонит. А я никуда не смогу улететь, пока школа не кончится. Ты понимаешь?

— Я не краду книги.

— А откуда тогда они у тебя? Мама сказала, что все вещи твоей мамы сразу продали или раздали. Типа кому нужнее. Ты и сам знаешь. Тебе-то от неё что осталось?

Он молчит.

— Вот. А еще обещал рассказать мне. Но так и нет. Значит, что-то скрываешь.

— Ты мне веришь?

— Я-то тебе верю, а маме вот всё равно будет.

— Пойдём.

Он стягивает меня за руки со второго этажа кровати — я спрыгиваю, доверяясь. Он держит меня под локоть и тянет куда-то.

— Да ну погоди ты, щас я обувь надену.

— Ага.

— Ага. Всё, пошли.

Мы сбегаем с четвертого этажа, выходим на улицу, где птицы и тишина, светло. Идём по знакомому мне маршруту — так я хожу в школу, когда хожу.

— Ты что? Хочешь меня сдать, что я не болею? Или чего?

— Так ты веришь мне или нет?

— Да верю, верю. Ладно. Сдавай.

Мы огибаем главный корпус и идём в сторону младшей школы. Я никогда не была в этом здании, мы переехали после моего четвёртого класса. Перед входом ветвятся берёзы.

Он открывает передо мной дверь, как джентльмен. Смотрит и наклоняет голову.

Я вхожу. Кругом слишком темно, хотя, если прислушаться, можно услышать, что по классам сидят дети и им что-то пишут мелом на доске — он противно скрипит. И из столовой разносится не вполне уверенно, но ощутимо, запах рыбных котлет с винегретом.

— Давай так?

Он берёт меня за руку, переплетая пальцы. Мы идём по узкому тёмному коридору. Наступаем на лестницу — куда-то в подвальное помещение. Перед нами вырастает дверь и Егор её открывает.

— Девушка, а вы долго так стоять будете? Можно быстрее? Нам руки помыть надо тоже.

Я отхожу от раковины.

— Распустилась молодёжь вообще. Слов нет.

Ладно. Ладно. Мне просто стоит толкнуть дверь, выйти из пространства стен и лестница, оказаться снова на улице — и вот, снова они, два хиппана, как два ангела смерти. Почему-то не ушли.

— О, здарова, мамочка! Заждались тебя, так и сеанс пропустим. Пошли?

— Я знаю, что здесь на метро надо.

— Мы за пешие прогулки.

— Ради чего?

Этот вопрос остаётся без ответа.

— Слушай, а тебе сколько лет-то? А то так спокойно коньяк покупаешь. Или ты умеешь документы подделывать?

— Ребята, вы какого кино насмотрелись? Фейковые айди, вот это все? Вы о чем?

— Ну, а че. Вот у нас. Есть такой чувачок.

— Чувачок.

— А ты не передразнивай.

— Ой. Извините, ребята.

— Ну так вот. Он всегда что-то спиртное приносит. Портвейн там. Винишко.

— Ага.

— И ему ещё даже шестнадцати нет.

— Ага.

— И сигареты вот от него у нас тоже. Мы тебе аж две стрельнули, кстати. Должна нам, считай. Нам-то так просто их не достать.

— А вы у своего чувачка спросите.

— Не, он только по алкоголю.

— А вы знаете. А у вашего чувачка старшего брата нет?

Казалось, призадумались.

— Ой, ладно.

— Ребята, а вы Тарковского уже смотрели?

— Не, но говорят норм тема.

— Улёт.

— Крышеснос.

— Полный расколбас.

— Тусня.

— Ладно, остановим поток кринжатины. Чего там по Тарковскому-то?

— Ну вот у нее сестра в творческом вузе, она говорит, что типа если она тоже хочет, то надо Тарковского смотреть хотя бы. Для начала.

— А что показывать будут?

— Андрей Рублевский.

— То есть Рублев.

— Ну да.

— Боюсь, это не то, что она имела в виду. Ну ладно. Поспать пойдёт.

— А что смотреть стоит?

— Да вы знаете, ребята. Тарковский — это попса.

— Да ну прям уж.

— Да вот прям так. Но ничего в этом плохого нет.

Боже мой, посмотрел бы ты теперь на меня. И ты тоже — посмотрела бы. Собрались тут.

— Здравствуйте, Оксана Александровна.

— Егорка, привет, золотой. Ты как знал, вовремя зашёл — хитрец. Я тебе там отложила как раз. Из личных запасов.

— Спасибо, Оксана Александровна. Так всю вашу личную коллекцию, смотрите, разворую.

Он делает ударение на последнее слово и косится на меня. Я закатываю глаза — я понимаю, что происходит.

— Да скажешь уж тоже. Там коллекция-то