Жемчужины детства - Вера Гиссинг

– Зачем она? – спросила я.

– Веди дневник, – ответил отец. – Ты наверняка будешь писать нам письма, но было бы хорошо, если бы ты записывала, что делаешь, о чем думаешь и что чувствуешь. Я специально выбрал дневник без дат, ведь будут дни и даже недели, когда писать будет не о чем, а будут такие, когда захочется исписать сразу много страниц. Ты сама поймешь. Просто подумай, как будет здорово, когда ты вернешься домой, мы вместе сядем, и твой дневник расскажет нам, что ты пережила.

Перед сном мама пришла меня уложить. Волнение, что я испытывала весь день, улеглось. Оглядев такую знакомую комнату и увидев любимые вещи, которые я оставляла здесь, я поняла, что завтра в это время буду уже в пути. Я заскучала по дому, хотя пока даже не уезжала.

Мама будто прочла мои мысли, обняла меня и сказала:

– Иногда тебе будет одиноко, и ты станешь тосковать по дому. Это нормально. Но помни, ты наш драгоценный отважный маленький бриллиант, а твои слезы – жемчужины. – Она взяла меня на руки, отнесла к окну, и мы вместе посмотрели на усыпанное звездами ночное небо. Потом проговорила: – Если придет день, когда мы не сможем написать друг другу, и даже пока мы будем писать, помни: солнце и звезды, что светят над твоей головой, светят и для нас, где бы мы ни были. Солнце и звезды могут стать посланниками нашей любви и мыслей. Пока они светят, мы будем близки.

Пришел день отъезда, мы вчетвером втиснулись в одну машину, уложили чемоданы и поехали в Прагу. Сначала мы заехали в квартиру к дедушке и бабушке. Какими старыми они казались в тот день, какими хрупкими! У бабушки под глазами были черные круги, будто она не спала несколько дней подряд. Она гладила наши лица своими нежными руками, будто стремясь навсегда запомнить каждую черту. В ее невидящих глазах стояли слезы. Дед усадил меня на колени и крепко обнял.

– Ты дитя своих родителей, – произнес он, – и я знаю, мы всегда будем тобой гордиться. – Он поцеловал меня, и мне уже было совсем не противно, что его борода колется. Мне вдруг захотелось, чтобы наши воскресные обеды длились вечно, хотя до этого они казались мне скучными.

На улице мы встретились с Томми и Гонзой. Они были очень взволнованы: им только что сообщили, что они тоже приедут в Англию на детском поезде в начале сентября. Эта радостная новость развеяла уныние и напряжение того дня. «До встречи в Англии!» – крикнули мы, и машина двинулась к вокзалу.

Рядом со мной сидела тетя Берта. Я чувствовала, как она дрожала, и украдкой взглянула на ее лицо. Оно было бледным, осунувшимся и совсем не холодно-чопорным, как обычно. Она казалась очень хрупкой.

– Пиши чаще, хорошо? – сказала она. – Мама будет жить ради твоих писем, как и все мы… – В этот миг я поняла, как сильно она на самом деле нас любила, маскируя истинные чувства за внешней холодностью.

На платформе толпились встревоженные родители, а поезд был битком набит взволнованными детьми. Слезы, последние напутственные слова, последние слова ободрения, последние заверения в любви, последние объятия…

– Увидимся в свободной Чехословакии! – импульсивно выкрикнула я, когда раздался свисток. Родители и другие провожающие испугались, ведь на платформе были гестаповцы. Поезд медленно тронулся, но в море людей я видела лишь любимые фигуры мамы и папы, они героически улыбались, тщетно пытаясь скрыть боль расставания.

В горле застрял комок. Я стиснула кулаки и зажмурилась, чтобы слезы не полились из глаз. Кто-то взял меня за руку. Я повернулась и в искаженном мукой лице Евы увидела отражение всех своих чувств. Мы сидели молча, сплоченные нашей печалью, страхом и надеждой. Впервые в жизни я почувствовала, что мы с сестрой действительно близки.

Словно прочитав мои мысли, Ева произнесла:

– У тебя всегда буду я. Я не заменю маму с папой, но мы всегда будем друг у друга. Пообещай, что обратишься ко мне, когда станешь грустить, скучать по дому – в любой момент, когда будешь во мне нуждаться. Никогда не забывай, что я тебя люблю.

Тогда я поняла, как мне повезло, что у меня есть сестра и в путешествии в Великую Неизвестность я не одинока.

Глава вторая

«Мы будем тебя любить»

Впервые открыв подаренный отцом дневник, я написала:

…Я немного поспала и проснулась на границе в Терезине. Мы стояли четыре часа: начальник поезда забыл в Праге важные документы, а без них нам не разрешали пересечь границу. Мы въехали в Германию – она чем-то напоминала Богемию, но намного уродливее, хотя горы и леса были ничего. После Германии началась Голландия: абсолютно плоская, ни пригорка, с одинаковыми домами и широкими реками. А широкими они были, потому что впадали в море. Ночью мы его увидели. Даже в темноте оно казалось прекрасным.

Мы сели на большой корабль, разошлись по каютам и легли спать. Меня совсем не укачивало, но я проснулась очень рано. Ева уже прильнула к иллюминатору и смотрела на первые лучи солнца, заливающие морскую гладь. Я подошла к ней, она обняла меня, и вместе мы стали смотреть, как восходит солнце…

Встречая первый в своей новой жизни рассвет, я вспомнила, что говорила мама, и поручила солнцу передать ей мою любовь и мысли. Я делала так все долгие годы войны.

Все детали первого дня отпечатались в моей памяти: наш первый английский завтрак, который большинство детей скормили рыбам, поездку на утреннем поезде по спящей сельской глуши мимо городков и деревень, где стояли ряды абсолютно одинаковых домишек из красного кирпича. Наконец мы прибыли в Лондон, где нас посадили в двухэтажный автобус, и мы стали гордо ездить по запруженным улицам.

Автобус остановился у большого угрюмого здания. Нас проводили внутрь и рассадили рядами, повесив на шеи таблички. Там мы стали ждать, пока нас позовут по имени. Все вдруг притихли и преисполнились тревожного ожидания: никто не знал, что будет дальше.

Называли имена, и дети по очереди вставали и исчезали за боковой дверью, где их ждали опекуны. Когда за этой дверью скрылась Ева, я почувствовала себя страшно одиноко. Через несколько минут она вышла и вложила мне в руку листок бумаги со своим новым адресом, велев написать, как только я прибуду в свой новый дом. Она поцеловала меня, обняла и ушла. А я осталась сидеть.

Дети по очереди выходили из зала, и наконец осталась только я. Меня никто не забрал, и я сидела в огромном зале в