Фикция - Рафаэль Осотов

Докладывать было о чём.

Два года назад Каде был приписан к центральному отделу в Страсбурге, где выполнял миссию координации с ведомствами других стран. Там, среди прочих пухлых досье, он столкнулся с любопытным материалом перехвата футуристической научной разработки у одного чокнутого вундеркинда. Тот, работая в одиночку, изобрёл настоящую машину времени. Однако недотёпа прокололся на какой-то ерунде – что-то там с использованием энергии – так что о его изобретении быстро пронюхали военные. Допустить же, чтобы такая обещающая разработка попала в руки враждебным силам, было немыслимо. И несчастного изобретателя заарканили и засекретили. Именно в подготовке и осуществлении перехвата и принимал участие лейтенант Каде.

После того как операция успешно прошла, и когда все формальности с пленением Георги Дамуса (именно так звали вундеркинда) были улажены, дело передали польским коллегам. Страсбург текущими вопросами не занимался. Однако у Каде эта история оставила привкус незавершённости; он был заинтригован; его магнитило к ней, как оборотня к луне; ему хотелось покопаться ещё и ещё; покрутить игрушку в руках. И он-таки решил некоторое время отслеживать движения подозрительного профессора на расстоянии. И оказался прав! Субъект очень быстро прославился нестандартными поступками. Несмотря на закрытый режим лаборатории и постоянный незаметный конвой из нескольких человек, несмотря на установленную вокруг него целую фабрику всевидящей электроники, Дамус неоднократно ухитрялся начисто пропадать из поля зрения коллег. А когда появлялся вновь, то всегда имел неопровержимое алиби, доказывающее нелепость беспокойства службы безопасности: то он якобы ловил рыбу, то ездил в шахматный клуб на улице Ярузельского в пригороде Варшавы, а то и вовсе всю ночь не покидал стерильных пределов лаборатории, в которой почему-то отключились датчики…

Марку же всё это математически доказывало совершенно обратное: субъект был явно непрост. Не профессор – тонкий игрок. Такой противник ему был по вкусу. Но, увы, к тому моменту лейтенант уже не имел компетенции для каких-либо действий против Дамуса. Он мог только с сожалением и беспомощностью наблюдать за проделками хитреца в недосягаемой для него Польше. Корчиться от желания покопаться с любопытным материалом. Хорошо ещё, что эта пытка скоро закончилась: через несколько месяцев Каде получил чин капитана и был направлен в Париж…

– Теперь все ясно, – проворчал Дюсолье, когда Марк закончил доклад. Теперь причина тревоги ему не казалась такой уж экстравагантной. – А я-то думал, с чего бы это какой-то профессор удостоился такого беспрецедентного внимания. Ни дать ни взять, президент дружественной африканской республики после путча.

Он сделал несколько неспешных кругов по кабинету. Достал ящик с сигарами, бутылку коньяка и две стопки. Устроился в кресле и на минуту задумался.

– Каде, – наконец отдал приказ окончательно воспрявший духом полковник, – его нужно достать во что бы то ни стало. Хоть из-под земли!

– Достанем, – кратко отреагировал капитан, игнорируя предложенные коньяк и сигары и разглядывая некую точку перед собой с отстранённой сосредоточенностью рыбака, находящегося в процессе общения с поплавком удочки.

Прочих комментариев от него не последовало. Со стороны могло даже показаться, что Каде уснул с открытыми глазами, направленными куда-то на шумевший за окном бульвар Дю-Пале. Но капитан не спал, а думал; и впервые слушал своё сердцебиение. В одном из участков его мозга уже включился и работал механизм сыщика, организовывались первые схемы необходимых движений, вырабатывался общий план действия. Но привычному процессу что-то мешало. Где-то внутри Каде скреблась и ёрзала душа охотника, возвращающегося в тот лес, где когда-то его обхитрил и теперь ждал знакомый зверь, его злой гений. В нём впервые происходила странная, незапланированная борьба эмоций и разума.

«Вот мы и встретились!» – повторял внутри капитана спрятанный в нем охотник, путая логические построения, вмешиваясь в ход холодной разведческой мысли. Каде пытался расслабиться, увести сознание в те уголки мозга, которые умел контролировать, забыть о том, что, как мальчишка, ждал возвращения этой миссии. И не мог. У него не получалось! Появление Дамуса доказывало, что он не ошибался в своих странных предчувствиях, что он давно и заранее всё знал, будто видел в будущем. Изобретатель-одиночка и он были зачем-то связаны одной судьбой!

Но зачем? Именно этот бесполезный вопрос вызывал у Марка сердцебиение. Потому что именно в эту минуту он снова отчётливо видел будущее. И в этом будущем он был не решающей силой, а простой шестерёнкой случая, смазанным смазкой колёсиком, крутящимся моментом. В этом чужом механизме всё двигалось не так, как ему хотелось бы. То есть в независимости от воли и желаний капитана. Вместо удовлетворения наконец-то начать долгожданную игру в кошки-мышки с растяпой-профессором, капитаном владели беспокойство и сомнение.

Эти незнакомые чувства были крайне неприятны.

И его сердце стучало.

Что же касается ничего не подозревающего Дюсолье, односложного ответа подчинённого ему оказалось вполне достаточно. В отличие от Каде полковник испытывал необычное для себя удовлетворение, в котором плавал, как в тёплой ванне. Благодаря неожиданному стечению обстоятельств его ведомство получило бонус. Да ещё какой! Игра еще не началась, а его основная фигура была уже в самом центре. Все складывалось как никогда удачно.

Он упустил из виду, что видимое человеку настоящее не является отражением прошлого и залогом на будущее. Его основная Фигура действительно стояла в центре. Но, увы, в полной растерянности…

– Что же, вам и карты в руки, капитан, – не ведая об ошибке, заключил полковник. – Завтра утром вы мне расскажете, где сегодня был и что делал этот таинственный Георг Дамус…

– Георги… – учтиво поправил начальника Марк Каде, не отрывая взгляда от своей судьбы.

Глава 6

Опять про машину времени

Cibi condimentum est fames. Это было про нас с Дамусом. Мы молча ели.

Пережёвывая остатки салата из морепродуктов, я размышлял о странностях жизни. О неожиданно представившейся возможности познакомиться с Георги воочию, вне туманной анонимности шахматного клуба. О том, как стечения обстоятельств в прошлом совершенно естественно принимают форму настоящего; как настоящее так же естественно готовится стать будущим, к которому мы и сами готовимся и которого ждём, как нечто заранее определённое. Размышлял о том, что, скорее всего, возьмусь за защиту неудачливого изобретателя, потому что все как будто бы клонится именно к этому; что, в конце концов, при желании свернуть горы можно и без тонких векторных расчётов: ведь можно же передвинуть Землю, если найти точку опоры.

Кроме того, слишком заманчиво было поменять амплуа и, вместо опостылевших контрактов и разводов по обоюдному желанию, заняться процессом уголовным, обещающим свежие эмоции; как художнику попробовать себя в другой области…

Я взглянул на моего знакомого, потом, машинально, – на часы: с того момента, когда я увидел его бледно-зелёное лицо, и начала нашей беседы не прошло и четверти часа, шестьсот-семьсот секунд, не больше. В какую из этих недолгих секунд мог дрогнуть ореол таинственности, окутывавший поначалу этого человека? Сейчас он быстро рассеивался, напряжение, свойственное первому контакту, спадало, разумная настороженность таяла, вымышленный когда-то образ партнёра по шахматным партиям соединялся с настоящим зеленоватым лицом Дамуса, неодушевлённые предметы успокаивались и в беседу больше не встревали. Для полноценной симпатии было ещё, может быть, рановато, но лёгкость складывающихся отношений предвещала что-то на то похожее: Георги действительно был похож на человека, для которого суп на костре мог что-то значить. Мне даже казалось, что я его отлично знал уже раньше; не раз приходил к нему в техбюро, наблюдал, как он, спеша закончить работу, быстро управлялся с последней функцией, складывая и вычитая в уме, потому что любимая счётная машинка затерялась где-то под кипой бумаг, а в лысой голове контакты работают не хуже полупроводников японского производства.

Кроме рождающейся к Дамусу симпатии и желания попробовать силы на защите этого «неосторожного причинителя смерти», на дело толкало ещё кое-что. А именно странный комплекс побуждений, пришедших из очень далёкого детства.

Во мне неожиданно включилось мальчишеское любопытство. Чик – и загорелось лампочкой: хотелось, хоть одним глазком, взглянуть на аппарат – чудо новой технологии. И это несмотря на то, что, скорее всего, я ровным счётом ничего в нем не пойму! А также вопреки обычному безразличию к новинкам. Достижения науки уже давно стали сырьевым придатком жизни потребителей и никого не удивляют. Кто теперь задумывается над внутренностями той или иной полезной машины, над хитроумными силами, которые заставляют её работать? Никто! А кто не спит ночами в поисках ответа, что есть жидкие кристаллы и цифровые видеозаписи? Кому любопытно четвёртое измерение?