У любви краски свои - Андрей Брыжинский

— Ведь сама была молодой, мама, не забыла эту пору?

Ночь у Наташи выдалась бессонной. Она то и дело просыпалась и долго не могла потом заснуть. Утром, как только родители ушли на работу, собрала самое необходимое в дорогу, села писать письмо.

«Дорогие папа и мама! Не обижайтесь на меня, другого выхода не вижу. Давно зовет меня Петя, знаете об этом. Люблю его. Никто мне из других парней не нужен. Не ломайте мне жизнь, я все обдумала. Из Лашмино напишу. Крепко, крепко целую. Ваша дочь Наташа».

Такая грусть вдруг обуяла ее — еле сдерживала слезы. Ведь подобный шаг в жизни приходится ей делать впервые!

«От родителей все равно девушке приходится уходить. Из мужей редко кто приходит жить в дом жены. В большинстве своем жены переселяются в дом родителей мужа или свой отдельный „угол“ строят, — успокаивает себя Наташа. — Тогда зачем ожидать, когда кто-то женится на мне и будет жить вместе с нами? Не трусь! Выбрось из головы сомнения! Прочь мысли об отступлении! Все делаешь правильно».

Она закинула ремень сумки через плечо и вышла из дома. Долго смотрела на окна своей квартиры, заплакала. Потом, не оборачиваясь, направилась в сторону ближайшей станции метро.

Именно в те дни, когда Наташа Вечкаева собиралась в Лашмино, там шла свадьба. Жених с невестой — Паксяськин и Велькина.

Свадьбу решено было справлять без водки, дабы не свалить гостей с ног, не превратить их в безумных. Из выпивки на стол было поставлено «Шампанское», виноградное вино, сок из яблок, смородины и мордовская брага.

Тамадой был друг жениха — Борис Дмитриевич Кечаев. Он никому не дает скучать, зазывает в круг плясать гостей, то по одному, то по несколько человек вместе. Мордовские и русские песни запевает, которые с удовольствием подхватывают все. Иногда какую-нибудь веселую игру затеет. Не раз заставлял жениха и невесту показать всем свое умение и сноровку в домашних делах. Застолье развернуто на улице, близ дома Паксяськиных, благо солнечно, тепло и безветрено, словно как раз ко дню свадьбы и приурочен такой замечательный день.

Жених и невеста сидят во главе длинного стола. Смотрят, как вместе с ними радуются пришедшие гости, поют вместе со всеми, соединяя свои голоса с общей мелодией, которая словно возвещает рождение новой семьи.

«Эх, какие плясуны мои односельчане, в будние дни и не подумаешь, что столь шустры они в этом деле, — растроганная душа Петра Ивановича переполняется радостью. — А песни, песни! Настолько задушевные они. Особенно эрзянские. Как они западают в сердце! И Борис Дмитриевич… И не думал раньше, что такие задатки тамады у него. Под его руководством свадьба получается что надо… Огромное спасибо тебе, друг».

— Горько! — прокричал кто-то из гостей, поднимая вверх свой стакан с вином. — Го-о-рько!

И вот уже снова начались пляски. Петр Иванович смотрит на веселящихся и вдруг вспомнилась московская невеста.

«Да, Наташа, финита ля комедия, развязался между нами узелок, в разные стороны пролегли наши стежки-дорожки. Родная земля помогла, видно, нам с Фаиной Викторовной в одно соединить наши жизни. Вдвоем вы с матерью виноваты: она — по-своему, ты — по-своему. Да и Владислав… Не смогла ты отодвинуть его от себя, здорово ты этим обидела меня. Выходит, нет у тебя твердости характера. Кто знает, возможно, потом и каяться буду. Что ж, пусть. Вины своей не вижу, со своей стороны сделал все, совесть моя чиста перед тобой».

Петр Иванович взглянул на невесту, та одарила его милой улыбкой, теплым, ласковым взглядом.

«Люблю или нет тебя, Фаина, так, как любил Наташу? — задал он себе вопрос. — Полюбилась ты мне, очень даже. Во многом теперь даже больше нравишься, чем Наташа. В первое время, когда встретились с тобой, Фая, об этих прекрасных душевных качествах я и не ведал, поэтому другим взглядом смотрел на тебя. Только время, проведенное рядом с тобой, открыло мне их. Ты по складу души близка мне, Фаина. Да и красотой не обделил тебя Бог. Всем ты нравишься мне. Другой жены не нужно…»

Едет Петр Иванович и вот-вот нагонит идущую по дороге девушку. Когда приблизился к ней, аж вздрогнул, глазам своим не поверил: «Эх, как же она походит на Наташу», — мурашки даже побежали по телу. Когда машина догнала девушку, то и сам не заметил, как сильно нажал на тормоз. «Да ведь это в самом деле Наташа!» — Петр Иванович не удержался, чтобы не вскрикнуть. Распахнул дверцу машины и спрыгнул на землю.

Наташа остановилась и слова не может вымолвить. Про себя-то она другой расклад их встрече продумывала: зайти в правление колхоза, спросить за дверью кабинета председателя колхоза, разрешит или нет «хозяин» зайти ей, потихоньку заглянуть в приоткрытую дверь. Вот была бы встреча. Теперь же все вышло не так, как задумывала. Молчит Наташа, молчит и Петр Иванович, не знает, как быть ему.

Вдруг Наташа бросилась к нему, крепко-крепко обняла.

— Т-ты, Наташа? — осторожно отодвинувшись от девушки, спросил Паксяськин.

— Конечно же я, Петруша, неужели не видишь? Думаешь, сон это? — мягким, ласковым голосом нашептывает Наташа. — Не сон, Петруша, не сон. Это на самом деле я. Ой, как истосковалась-извелась я по тебе, любимый! Всю свою душу истерзала за это время. Сколько мучений перенесла, думая о тебе. Все матери боялась, старалась не обидеть ее, делала так, как она хотела. Письма твои перечитывала без конца, Петруша. Думала все, как мне быть. Вот… приехала к тебе, с работы уволилась…

Рассказывает Наташа, сама же чувствует, что с прохладцей выслушивает бывший жених ее слова. Испуганно спросила:

— Говорю вот, а у тебя, наверное, и жена здесь есть?

— Не ошиблась, Наташа, я… женился, — Паксяськин уставился на девушку, не сводя глаз, смотрит ей в лицо, как бы пытаясь заглянуть Вечкаевой в душу и увидеть, что происходит там и вместе с тем высказать и свою обиду за все случившееся между ними. — Позавчера справили нашу свадьбу.

— Смеешься? — остолбенела девушка, глаза расширились, голос на крик сорвался. — Не верю!!!

— Обмана тут нет никакого, Наташа, не дождался я тебя.

— Как же ты мог жениться?! И куда деться теперь мне? Что со мной будет?

Девушка наконец-то поняла, что с ней не шутят, разрыдалась.

— Доигра-а-лась, — понемногу перестала всхлипывать. — Все ждала, сам приедешь в Москву. Вот, кончились все мои ожидания, потеряла я тебя, Петруша.

— Жизнь сама расставила все по местам. Выходит, она и виновата, не мучай себя, — Петр старался хоть чем-то облегчить душу Наташи. — Смотришь, и ты другого парня встретишь… Наподобие Владислава. Москвича. Что тебе скажу: видно, не я был твоей второй половинкой. Не приладились мы, не срослись крепко-накрепко.

— Кто жена твоя?

— Из нашего села. В школе работает. Учительница.

— Глянуть бы на нее. Покажешь? — попросила Наташа и сразу отказалась от этих мыслей. — Не нужно. Не хочу видеть ее. И так сердце стонет. — Есть время? Отвезешь на железнодорожную станцию?! Сейчас же уеду…

Паксяськин показал на машину, чем дал понять: он согласен.

Едет Петр Иванович по дороге, около которой, словно в строю, стоят электрические столбы. Почему-то кажется ему: остаются сзади не эти столбы — годы, прожитые им.

Сказал бы кто-нибудь Петру Ивановичу в то время, когда после учебы приехал в родное Лашмино, что так переменится жизнь в нашей стране — ни за что бы не поверил, возможно, даже сумасшедшим назвал бы собеседника. И вот за короткое время разрушена в целом социалистическая система. Повсюду налажен свободный труд при рыночных отношениях, жизненные устои, которых требует рынок. Как можешь — так выживай, устраивай свою жизнь. Как раньше, никто за тебя не беспокоится, ни у кого душа не болит о твоем благополучии. Сам себе ты хозяин, самому себе предоставлен, сам и ищи пути-дороги выживания. Нет за тобой присмотра: канула в Лету единственная руководящая и направляющая сила — партия, словно в тар-тарары куда-то провалились и смыло огромной волной обкомы, райкомы, райисполкомы. Демократия, свобода…

С экранов телевизоров, по радио ежедневно всегда одни и те же люди до хрипоты в горле кричали о ненужности колхозов, о превращении колхозников в фермеры, о труде, подобном фермерскому в зарубежных странах. Уверяли, что только фермер увеличит достаток сельских жителей, оздоровит в целом экономику страны. Путем подобной работы можно будет получать столько сельскохозяйственной продукции, что девать ее некуда будет.

Когда Паксяськину приходилось ездить в райцентр, он с содроганием в сердце смотрел на остовы рухнувших ферм, через разбитые окна которых только ветер свистел, видел разбросанные повсюду, непригодные для работы трактора, комбайны… Иногда думал: «Не Мамай ли со своим войском прошел здесь?»

И еще большая уверенность приходила в том, что правильно проявил твердость характера: не только сохранил общее хозяйство, помог понять и односельчанам, что только чувствуя себя подлинными хозяевами и работая совместно, можно быть по-настоящему сильными.