У любви краски свои - Андрей Брыжинский

Не успела Руфина Романовна и слова вымолвить, как Наташа вылетела в прихожую, не стесняясь матери, крепко обняла любимого.

— Явился-не запылился, пропавший. Полюбуйтесь на него, — Наташа вроде бы журит, сама же никак не отходит от парня. — Взял и удрал. Позвонил хотя бы. Что, тяжело было это сделать? Хорошо, что сама съездила к вам в общежитие, друзья сообщили мне о твоем неожиданном отъезде в село…

Пете неловко стало от того, что так прильнули друг к другу при матери, осторожно отодвинул от себя девушку.

— Прошу тебя, Наташа, не обижайся на меня. Так уж вышло. Неожиданная весть о болезни отца поистине ошарашила, даже в голову не пришло позвонить тебе.

— Да ладно, миновала уже обида, — Наташа схватила Петю за руку. — Пойдем, обо всем расскажешь мне.

Несколько раз порывался Петя начать разговор о переезде в село, но никак язык не поворачивался.

Не находит нужных слов, хотя и знает: необходимо открыться. Не должна девушка оставаться в неведении о задуманном.

Посмотрели вместе телевизор, поиграли в лото, послушали магнитофон. От Вечкаевых парень ушел уж поздно вечером, так и не сказав ничего о том, о чем необходимо было ему сказать, дабы освободить душу.

Уже неделю Петр в Москве. И каждый день — новая встреча с Наташей. И до сих пор никак не решился открыться любимой. Боялся, девушка до глубины души обидится на него.

Петя доделывал последние дела в академии: сдал все оставшиеся у него книги в библиотеку, собрал в обходном листе подписи. Практически, оставалось только отдать коменданту общежития свой ключ от комнаты.

Сегодня твердо решил зайти к Вечкаевым и наконец-то рассказать обо всем. «А, будь что будет! Когда-никогда все равно придется открыться. Без начала не бывает конца. Посмотрим, куда повернет разговор».

Дома были только мать с дочкой. Как всегда, встретили его радушно.

Петя и Наташа некоторое время рассматривали фотографии, потом поговорили между собой на разные темы, и Петя, тяжело вздохнув, начал:

— Знаешь, Наташа… По другому руслу, видать, потечет моя жизнь.

— По какому другому? — недоумевающим взглядом смотрит на него девушка. — Вроде неплохую дорогу себе выбрал: академия, аспирантура.

— От мыслей об аспирантуре пока придется отказаться. Если только это будет несколько позже…

— Почему? — Недоуменно смотрит на парня Наташа. — Тебе рекомендацию в аспирантуру дали?

— Дали, — как бы нехотя ответил Петр. — Да вот, после академии придется мне к делам сельскохозяйственным приступить, а не учебу продолжать.

Петя выжидательно вглядывается в лицо девушки, словно пытаясь разглядеть, как встретила она весть.

— Председателем колхоза хотят выбрать меня, вместо отца.

Разговорчивая Наташа онемела. Наконец, не веря услышанному, спросила:

— Смеешься надо мной? Думаешь отказаться от аспирантуры? Упустить такую возможность? Нич-чего не понимаю.

— Я и сам долго сомневался, Наташенька. Обо всем и так, и эдак размышлял, и все же к иному мнению так и не пришел. — Петя снова посмотрел в глаза девушки и твердым голосом спросил: — Поедешь со мной?

— Вот так обрадовал, — окончательно огорчилась девушка. — Скажи, что мне там делать? Мне — что? В селе предоставят место в оркестре?

— А что, разве оркестры только в городах? И в селе найдутся музыкальные люди. В Доме культуры неплохо организовать оркестр народных инструментов. В школе уроки пения есть. И там нужны музыканты.

В это время раздался стук в дверь. Послышался голос Руфины Романовны:

— Не проголодались? Пойдемте, пельмени на столе, остынут.

За столом Руфина Романовна, ласково глядя на них, заговорила:

— Соскучились пташки друг по дружке? Ничего-о, теперь уж недолго осталось до дня свадьбы. Свои пожитки будете наживать.

— Только вот… не знаем, где эти пожитки наживать, — с пасмурным лицом проронила Наташа.

— Как так? — перебила ее мать. — У нас. И думать больше ни о чем не надо.

— У Пети вон планы поменялись, — снова тяжело вздохнула Наташа.

— Придется на время оставить мысли об аспирантуре, Руфина Романовна. В своем селе председателем колхоза хотят выбрать меня. Там с Наташей и обоснуемся.

От неожиданных слов лицо Руфины Романовны словно кумачом покрылось. Ей стало тяжело дышать.

— Ты что, парень, в аспирантуру не идешь?! — испуганно вскрикнула она и быстро встала.

— В селе больше я нужен, Руфина Романовна. Да и Наташе дело найдется.

— На деревню дедушке, Константин Макарычу? — ухмыльнулась она. — Единственную нашу дочку? Кому же тогда все это добро здесь останется? Квартиру кому завещаем?

— Свой дом построим там.

— Эх, Петя, Петя, думал ли ты о Наташе? Как так по своей воле взять да и отказаться от всего, что тебя здесь ожидает впереди?

— Думал об этом, Руфина Романовна, немало голову ломал и пришел к выводу: село ждет нас.

— Не для того мы растили дочь, чтобы куда-то в колхоз ее отправить. Если только тебя одного там музыкой услаждать будет?

— Найдется ей дело, Руфина Романовна, не беспокойтесь. Да уж не такое пугало колхоз, каким вы хотите видеть его. Места у нас красивые, в отпуск на отдых будете приезжать к нам. Так, Наташа?

Девушка молчала.

— Из Москвы Наташа никуда не поедет, и не думай об этом! Не останешься здесь — дело твое. Уедешь — забудь Наташу. Вот тебе мое последнее слово.

Руфина Романовна ушла с кухни.

Наташа опустила голову, молчит, молчит и Петя. Потом, как бы стесняясь, украдкой взглянула на него.

— Люблю тебя, Петруша, очень-очень люблю. Только… сам вот услышал твердое мнение матери…

Никогда раньше Наташа не противилась матери. Это было не в ее характере. И сейчас в голове сумбур какой-то. Вдруг почему-то подумала: зря столько лет училась, все планы-надежды, которые строила, разом рухнули…

— Что, только горожанам музыканты нужны? Так думаешь? Да там больше ты будешь в цене, вот увидишь. Пусть это не волнует тебя, — успокаивает Петя.

— Прямо-таки и не знаю, как поступить, Петрушенька… Дай время подумать.

— Буду ждать тебя, Наталка, бесконечно рад буду твоему приезду. Слушай только свое сердце, оно подскажет тебе, как и что делать.

Петя вытащил из нагрудного кармана блокнот, вырвал оттуда листок, написал туда сельский адрес, как добраться до села Лашмино. Он, конечно, не раз говорил девушке, где родился, где живут родители. Все равно записал все это вновь и протянул бумажку девушке. Напоследок крепко обнял Наташу, поцеловал. Уходя от Вечкаевых, с болью в сердце смотрел, как по щекам любимой катились слезы. Кошки скребли в душе парня.

На улице Пете казалось, что в городском шуме отчетливо слышны слова: «Потеря-я-ешь, потеря-я-ешь, потеря-я-ешь…»

«Что, на самом деле потеряю тебя, Наталка? Не верю этому, никак не верю!!!»

О деревенских делах, житье-бытье людей, о дисциплине на рабочих местах Петру Ивановичу захотелось поговорить прежде всего с отцом. Было желание услышать, давно ли в Лашмино наперекосяк все пошло-поехало. Отец, почитай, жизнь свою здесь прожил, в упряжке председателя колхоза успел походить, знает обо всем. Только вот никак не получалось завести «душевный разговор» — домой возвращался тогда, когда отец уже спал.

Сегодня Паксяськины только успели пообедать, Петр обратился к отцу:

— Пойдем на улицу, немного подышим воздухом…

Отец с сыном уселись на скамейке у изгороди.

— И какие же мысли будоражат душу? — пристально всматриваясь в сына, спросил отец.

Петр Иванович краем глаза взглянул на Ивана Егоровича.

— Вот, сбросил ты с плеч ношу председателя колхоза, теперь мне скажи, каков «климат» в нашем селе, где дышится полегче, а где атмосфера душная?

Иван Егорович ухмыльнулся:

— Ну что ж, возможно, именно с этого и надобно начать свою работу. Только я тебе вот что скажу: сам познавай характеры людей, со всех сторон пытайся поглядеть на человека. От этого больше пользы будет. Ведь со мной один так вел себя, с тобой по-другому поведет. Поэтому заботы-хлопоты эти, сынок, только твои. Учись познавать характеры людей. Хотя, как говорится, чужая душа — потемки, но человек в любом случае когда-никогда проявится, каков он на самом деле.

— Все это верно. Однако меня другое волнует: что, бесхозяйственностью заболели наши колхозники?

— Да как тебе сказать, Пётра? Возможно, болезнью это и не назовешь, но… равнодушия к общим колхозным делам — пруд пруди. Это нечего скрывать.

— И почему ж тогда на таких равнодушных сквозь пальцы смотрят?

— Во-он как думаешь, сынок! Очень даже душа моя болела за это, знай и наматывай себе на ус. И так, и эдак пробовал — ничего из задумок у меня не вышло. Ни шатко, ни валко делали свои дела, так работают и сейчас.

— Наша реальная жизнь порождает равнодушие.