Иноходец - Михаил Соболев

«Скинули коррупционный режим» — это надо же. А какой сейчас у них режим? Саша читал в Интернете, что на киевском поезде написали краской: «Янукович, сука, возвращайся!» Наелись, видно, демократии «еуропэйцы».

А ещё Саша не мог терпеть модное сейчас выражение: «в этой стране». Ладно, Мирон хоть украинец. А то, смотришь, сосунок на папины деньги коммерческий ВУЗ окончил, сидит в офисе, бумажки с места на место перекладывает, и туда же: «Эта страна» Что же вы, суки, тут живёте, если страна и народ вам не угодили? Валите тогда, воздух чище будет! Саша не на шутку разволновался и чуть было не высказал всё это Мирону вслух, едва стерпел. Надо быть хитрее, уговаривал он себя. Заартачишься, привезёт Мирон пару амбалов, сделают укольчик и разбудят уже в Днепропетровске, в вотчине Коломойского…

Утром Мирон укатил в город. Уезжал он всегда с помпой. Пока Саша открывал ворота, Мирон нетерпеливо газовал — хундай взрыкивал, дёргался, разве что не ржал и не рыл землю копытом. Стартовал тренер лихо — из–под колёс летел гравий, машина, чудом не задев столбик ограды, закладывала крутой вираж. И вот уже в пелене выхлопных газов загораются красные точки стоп–сигналов перед поворотом на главную дорогу. Саша посмотрел на проплешины в лужайке, вырытые колёсами. Вроде, когда они в первый раз сюда приехали, колеи ещё не было. Для него Мирон старается, не иначе.

Саша аккуратно закрыл ворота и, стараясь не ступать в мокрую от росы траву, окаймляющую дорожку, направился к Евгению. Наверняка тот уже встал. Поспишь тут, пожалуй, когда ни свет ни заря под окошком ралли устраивают. Мёртвого разбудят.

Евгений завтракал. В сковородке шкворчала картошечка, сальцо розовело на срезах, влажные от рассола огурчики пахли смородиновым листом. Телевизор на тумбочке включен на полную громкость. Сосед был немного глуховат.

— Присаживайся, Саня, в ногах правды нет, — пригласил Евгений. — Уехал?

— Уехал, — вздохнул Саша. — Что смотришь, дядя Женя?

— Гляди, что творят, — кивнул тот на экран.

А сам бросил вилку, сгрёб сигареты — и во двор. Саша пристроился поближе к телевизору: показывали мемориальный комплекс Саур — Могила, куда его дед возил. Там, в донецкой земле, покоятся его однополчане. В этих же краях он после войны приглядел себе невесту, красавицу Павлину. Сейчас там, где стоял памятник — куча щебня с торчащей из неё ржавой арматурой. Барельефы бойцов испещрены пулевыми отметинами. Словно, через семьдесят лет мёртвых добивали… Хорошо, что дедушка Ваня не дожил до такого.

Вышел Саша из дома. Евгений сидел на крылечке, горбился.

— Я недавно оттуда, — признался тот. — Перед самой пенсией рискнул… Гуманитарную помощь дончанам возили, люди собрали, кто что мог. Три фуры снарядили. Наш автопарк вызвался доставить.

Сосед затушил догоревшую сигарету в банке из–под зелёного горошка и тут же прикурил новую:

— Ползём, — он показал рукой, как осторожно, переваливаясь с боку на бок, едет фура, воронки объезжаем, вдоль дороги — сплошное пепелище: ни одной целой хаты на десятки километров, представляешь? Словно Мамай прошёл… А в развалинах старушка ковыряется, худенькая, в платочке. Нас услышала, выпрямилась, одной рукой от солнца глаза заслонила, другой за поясницу держится. Смотрит и молчит…

Саша ужаснулся. Это что же, и его теперь заставят чужие хаты жечь? А куда денешься. Коготок увяз — всей птичке пропасть. Вот бы дед посмотрел на него — забился внучёк в нору, морду наедает. Саша вспомнил крысиную фамилию тренера и горько усмехнулся. Мама, наверное, с ума уже сходит.

— Дядя Женя, дай телефон, домой надо звякнуть, у меня деньги кончились, — попросил он соседа.

— Раз нужно, звони, Саня, — о чём разговор.

Саша набрал номер Светы, домой звонить он побоялся.

— Здравствуй, Пташечка, не забыла ещё меня?

Света всхлипнула:

— Где? что? адрес назови… Сейчас же побегу к тёте Маше, обрадую. — Что тебе привезти? Папа с мамой отдыхают в Швеции. Я завтра — на первой электричке…

Слушать возражения она не стала, отключилась.

Саша встретил Свету у края платформы. Она с тех пор еще, когда ходили в школьные походы, всегда старалась попасть в головной вагон, высадилась — и сразу впереди толпы. Правда, на утреннем поезде в будний день пассажиров почти не было. Света одна сошла с электрички, в сарафанчике, белых босоножках — ладная, глазищи огромные. Она за последний год так расцвела. Налилась, округлилась. А то ведь без слёз на неё глядеть было невозможно. Как пацан, всё время в джинсах, ключицы торчали. Саша чуть не прослезился, сам себе удивляясь. Нервишки расшатались, прямо как барышня–институтка.

Три с половиной километра от станции прошагали и не заметили.

Света тараторила, не останавливаясь. Через слово смеялась, забегая вперед и заглядывая в Сашины глаза. Он не перебивал, любовался любимой. Её гибкой талией, стройными загорелыми ножками, светлым пушком на беззащитной шее…

Денёк удался. Каждая капелька росы сверкала на солнце как бриллиант. Тропинка петляла среди черёмухового изобилия, голова кружилась от резкого запаха. Соловей умолял подругу о любви.

Как только закрыли за собой дверь, стали целоваться. Обо всём на свете забыли. И о том, что война идёт у самой нашей границы, и о том, что по Саше, кто знает, может, уже тюрьма плачет.

Как оказались в постели, не заметили…

Всё произошло настолько быстро, что Саша растерялся. Он рисовал в воображении чудо, переход в новое качество, а тут — сдавленный стон девушки, удар крови в голову — и всё… Мокро, липко и стыдно. Не знаешь, куда глаза деть. Будто украли они что–то.

Света смотрела в потолок потемневшими глазами и молчала.

Саша, не зная, что сказать, решил проявить сочувствие:

— Тебе больно?

— Дурак ты, Енохов, — фыркнула она. — Отвернись! — и стала одеваться.

Только привели себя в порядок, засигналил хундай Мирона. Чего это он раскатался? Саша вышел, а ворота уже открывает Скучин. Вот тебе и на! Никак не ожидал его встретить здесь Саша. Шестерит у Мирона Скунс, что ли?

Мирон увидел Свету и сразу стал Саше выговаривать. Тот его послал подальше. Терпеть не мог, когда его строят, да ещё при девчонке.

Света сразу же стала собираться.

На станцию шли наособицу, будто чужие.

Саша винил в размолвке себя. Мужчина, называется. Не мог создать условия — чужая халупа, несвежее бельё, да ещё и Мирон со Скунсом нарисовались. А как всё хорошо начиналось сегодня! Правду говорят: не смейся много — плакать будешь.

Когда Саша вернулся, Мирон сменил тон:

— Ты зла на меня не держи, Енохов, виноват, погорячился, с кем не бывает. За тебя же волнуюсь… Да, побалакал я тут кое с кем. В общем, всё на мази! Давай паспорт, аттестат, права, всё, что у тебя есть.

Саша прикинулся дурачком, мол, документы с собой не взял в спешке, надо съездить за ними, вещички кое–какие собрать, с мамой попрощаться. Поворчал Мирон, поворчал, а куда ему деваться — согласился:

— Два дня отсидись, — велел он, — а в воскресенье вечерком езжай, дачников много будет, не так заметно. И сразу назад, слышишь?! В понедельник надо будет показать твои документы — и в путь, вперёд и с песней! Только смотри, не ляпни там чего. Мамаше наври что–нибудь, скажи, что выгодную шабашку предложили в Вологде, месяца на три–четыре, чтобы сдуру в розыск не подала. На вот тебе на первое время, он протянул Саше пять пятисотрублёвых купюр. Подумал и добавил ещё две тысячных.

— Купи там себе камуфляж, пригодится. А я пока утрясу кое–что.

«Щаз, уже побежал покупать».

Мирон наконец уехал. Саша с трудом дождался. Ему было тошно, всё в тренере раздражало — и тон его приятельский, и глазки бегающие. На Скучина Мирон смотрел совсем по–другому, как на холуя. И обращался к нему короткими рубленными фразами. Но сейчас, когда за поворотом стих рокот двигателя, стало ещё хуже, не было сил оставаться наедине с собой. Саша стал собираться домой.

Сосед, насвистывая и щурясь на солнечные зайчики, отражающиеся от лаковых боков авто, мыл новенький «Renault Duster».

— Вот, Саня, машину поменял.

Евгений отступил на шаг, полюбовался железным скакуном и вдруг, выразив на лице озабоченность, наклонился и смахнул тряпкой крошечную травинку с колёсного диска.

— Дача у меня тёплая, машина новая, баньку вот построю — и сам чёрт мне не брат! Решил здесь зимовать. Хорошо здесь, вольно. Город я не люблю.

Он вздохнул полной грудью:

— Веришь, Саня, все сорок лет, с армии, — в кабине. А вернёшься из рейса, сутки пьёшь, а потом двое лежишь и слушаешь, как капает в раковину, будто жизнь из тебя вытекает… Та командировка на Донбасс мне до сих пор снится. Среди ночи в поту просыпаюсь! Заплатили, правда, хорошо, грех обижаться…

Он подул на лобовое стекло и вытер ещё одно пятнышко: