Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель

императоре Николае разрешено наказывать с родительскою нежностью лозою смирения.)

Вслед за Мартыновым робко выдвинулся на сцену наш директор В. Ф. Малиновский со свертком в руке. Бледный, как смерть, начал что-то читать; читал довольно долго, но вряд ли многие могли его слышать, так голос его был слаб и прерывист. Заметно было, что сидевшие в задних рядах начали перешептываться и прислоняться к спинкам кресел. Проявление не совсем ободрительное для оратора, который, кончивши речь свою, поклонился и еле живой возвратился на свое место. Мы, школьники, больше всех были рады, что он замолк: гости сидели, а мы должны были стоя слушать его и ничего не слышать.

Смело, бодро выступил профессор политических наук А. П. Куницын и начал не читать, а говорить об обязанностях гражданина и воина. Публика при появлении нового оратора, под влиянием предшествовавшего впечатления. видимо, пугалась и вооружилась терпением; но по мере того, как раздавался его чистый, звучный и внятный голос, все оживились, и к концу его замечательной речи слушатели уже были не опрокинуты к спинкам кресел, а в наклоненном положении к говорившему: верный знак общего внимания и одобрения! В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе: это небывалое дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру. Куницын вполне оправдал внимание царя: он был один между нашими профессорами урод в этой семье.

Куницыну дань сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена…

(Пушкин. Годовщина 19 октября 1825 года)

После речей стали нас вызывать по списку; каждый, выходя перед стол, кланялся императору, который очень благосклонно вглядывался в нас и отвечал терпеливо на неловкие наши поклоны…

Все кончилось уже при лампах. Водворилась тишина.

Друзья мои, прекрасен наш союз:

Он, как душа, неразделим и вечен,

Неколебим, свободен и беспечен,

Срастался он под сенью дружных Муз.

Куда бы нас ни бросила судьбина

И счастие куда б ни повело,

Все те же мы; нам целый мир чужбина,

 Отечество нам Царское Село.

(Пушкин. Годовщина 19 октября 1825 года)

…Вечером нас угощали дессертом a discretion (сколько угодно, без ограничения) вместо казенного ужина. Кругом Лицея поставлены были плошки, а на балконе горел щит с вензелем императора.

Сбросив парадную одежду, мы играли перед Лицеем в снежки при свете иллюминации и тем заключили свой праздник, не подозревая тогда в себе будущих столпов отечества, как величал нас Куницын, обращаясь в речи к нам…»

Читая воспоминания об этих безмятежных с виду месяцах перед войной 1812 года, «пред грозным временем, пред грозными судьбами…», можно представить некоторые тогдашние забавы молодых людей. Они чем-то напоминают игры «потешными полками» при Петре Великом, когда сначала шутили, а потом воевать отправились.

«ГРОЗА ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА…»

Гроза двенадцатого года

Настала — кто тут нам помог?

Остервенение народа,

Барклай, зима иль русский бог?

Вслед за тем в третьей строфе зашифрованной десятой главы «Евгения Онегина» шли десять не дошедших до нас строк, очевидно, посвященных отступлению русской армии и ропоту против Барклая, потому что начало следующей, четвертой, строфы —

Но бог помог — стал ропот ниже,

И скоро силою вещей

Мы очутилися в Париже,

А русский царь главой царей.

В восьми сохранившихся и в двадцати исчезнувших строках Пушкина представлены два года «существования, исполненного происшествиями»: так вспоминал о своих 19–21 годах Матвей Муравьев-Апостол и подтверждал насчет своих 15–17 лет его брат Сергей.

В разных краях, при разных обстоятельствах встречают войну молодые люди. 13— 14-летние лицеисты, младшие Муравьевы, на войну не попадают, но разве могут события пройти мимо них?

Восемнадцать лет спустя об этом писал Пушкин:

Вы помните, текла за ратью рать,

Со старшими мы братьями прощались

И в сень наук с досадой возвращались,

Завидуя тому, кто умирать

Шел мимо нас…

В другом стихотворении поэт вспоминал:

Сыны Бородина, о кульмские герои!

Я видел, как на брань летели ваши строи.

Душой восторженной за братьями летел…

Еще один лицеист, Иван Иванович Пущин, вспомнит 45 лет спустя:

«…Приготовлялась гроза 1812 года. Эти события сильно отразились на нашем детстве. Началось с того, что мы провожали все гвардейские полки, потому что они проходили мимо самого Лицея; мы всегда были тут, при их появлении, выходили даже во время классов, напутствовали воинов сердечной молитвой, обнимались с родными и знакомыми — усатые гренадеры из рядов благословляли нас крестом. Не одна слеза тут пролита…

Газетная комната никогда