Декабристы рассказывают... - Э. Павлюченко Составитель

мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя. Это было во мне первое разочарование на его счет; я невольно вспомнил о кошке, обращенной в красавицу, которая однако ж не могла видеть мыши, не бросившись на нее».

Эту сцену, описанную Иваном Якушкиным, видел и другой семеновский офицер — Матвей Муравьев-Апостол.

В различных декабристских воспоминаниях приводятся похожие эпизоды, запомнившиеся навсегда, — первый толчок в опасном направлении.

Но, конечно же, молодой офицер, возвращающийся с войны, при всех победных восторгах и радостях, может быть, незаметно для себя давно уже подготовлен к важным мыслям.

Михаил Фонвизин скажет на следствии: «Великие события Отечественной войны, оставя в душе глубокие впечатления, произвели во мне какое-то беспокойное желание деятельности».

«Еще война длилась, — писал Александр Бестужев из Петропавловской крепости, — когда ратники, возвратясь в домы, впервые разнесли ропот в классе народа. Мы проливали кровь, говорили они, а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа…»

«ЗДЕСЬ РАБСТВО ТОЩЕЕ…»

Сотни тысяч победителей возвращались домой, ожидая перемен, реформ, улучшений, казалось бы, заслуженных теми, кто вынес неимоверную тяжесть двухлетнего похода…

Несколько лет спустя уже можно было судить, насколько эти ожидания сбылись. И вот показания двух внимательных «свидетелей»: один из них, Николай Тургенев, в Поволжьем Симбирской губернии, другой — Иван Якушкин, на Смоленщине.

ИЗ ДНЕВНИКА НИКОЛАЯ ТУРГЕНЕВА

21 июля 1819 г. Вчера, при закате солнца, приехал я в Тургенево. Здесь чувство своего, чувство неизъяснимое было сильнее, нежели в Симбирске. Я ехал сперва лесом, потом степью два раза, потом хлебами. Вид степи был для меня новый. Я часто вставал в коляске, любовался Волгою, видом Симбирска, степи и был весел, доволен; был, одним словом, счастлив и заметил, что в то самое время я думал о несчастии других с большим равнодушием, нежели обыкновенно. «Сыт голодного не разумеет». Наконец, я увидел тургеневскую церковь, наконец, и очутился в Тургеневе. — Для чего не могу я продолжать того состояния, в котором я был во время дороги из Симбирска! Я не нашел здесь веселых лиц ни на мужиках, ни на бабах, ни на девках. Сегодня только на мельнице полюбовался тамошними жителями, одною или двумя семьями… Надобно взять против сего свои меры. Местоположение Тургенева совсем невесело, но я чувствую что-то приятное, находя себя в тени дерева, на траве и под своим деревом на своей траве.

Сегодня я был у обедни. Ничто меня не веселило, потому что я не замечал на крестьянах и на дворовых людях вида благоденствия Я беспрестанно думаю об улучшении порядка, здесь существующего; главное неудобство, — что крестьяне на пашне. Сверх того, с них собираются деньги, по 1 1/2 р., и женщины делают холсты. Фабрика обременяет крестьян.

23 вторник. Разговаривая с крестьянами, я замечаю также, или мне так кажется, что смертность между ними велика.

В последние (кроме прошедшего) года крестьяне претерпели много несчастий: не имели хлеба, ездили на работу и ложились спать иногда не евши. Сверх того был скотный падеж. Десятский Тимофей, между прочим, лишился вдруг 20 коров и 7 лошадей Кто помогал им в сих несчастиях? Кроме обыкновенной выдачи магазинного хлеба, они не имели никакой помощи.

Жизнь нашего крестьянина весьма трудна. Три дня в неделю в течение всего года он работает на господина. Я иногда удивляюсь, и с некоторою жалостью, ограниченности познаний крестьян касательно всего, что происходит за околицею. Пусть подумают после сего о средствах распространения идей и вообще образованности. Возвратившиеся ратники, однако же, думаю, впустили в оборот много идей. Сегодня приходили ко мне заслуженные солдаты, возвратившиеся на родину. Почтенные люди, но без пенсии.

24 июля. Девки, работающие на фабрике, были сегодня посланы на сенокос: они рады были перемене их работы. Все жалуются, т-е не хвалят фабрику; и подлинно нельзя не жаловаться. Многие из девок не выдаются замуж, потому что фабрика требует их работы. Управитель мне сказывал, что по уничтожению фабрики прибавится тягол с двадцать. Это кажется слишком много. Работа фабричная изнуряет людей еще в самом младенчестве. Мальчиков и девочек бьют, когда учат. Некоторые из них, и все принадлежащие к ткачам, носят на лицах своих доказательство трудной сидячей работы. Бледность есть росписка в доходе. Если нельзя запретить другим делать несправедливости, то не надобно, по крайней мере, самому их делать. Фабрика лежит у меня на сердце, и я заплачу большой долг моей совести в тот день, когда фабрика уничтожится…

26 июля. До сих пор с девятого часа толковал с выборными. Иногда было трудно говорить с ними. Они, между прочим, просили определить количество десятин, которое каждое тягло должно обработать; это справедливо и сходно с моим мнением, но я должен был им в этом отказать, для избежания еще больших затруднений. Я слышал сегодня, что мужики думают или говорят, что я освободил их от наказаний и т. п. Для сего я опровергнул это перед выборными и опровергну еще перед сходом и подтвержу о повиновении управителю. Приказывал выборным жить мирно с управителем. Наконец, Кузьма сказал мне: «позвольте отдохнуть!» Говоря о бедности крестьян Короткова, они сказали, что нас благодарят и что даже в околотке знают нас за смирных и хороших господ. Хорошо, кабы так.