Русские поэты XX века: учебное пособие - В. Лосев

1918

НАС ПОБИТЬ, ПОБИТЬ ХОТЕЛИ

Нас побить, побить хотели,Нас побить пыталися,А мы тоже не сидели,Того дожидалися!

У китайцев генералыВсе вояки смелые:На рабочие кварталыПрут, как очумелые.

Под конец они, пройдохи,Так распетушилися:На советские «подвохи»Дать отпор решилися:

«Большевистскую заразуУничтожить начисто!»Но их дело стало сразуОчень раскорячисто.

Нас побить, побить хотели,Нас побить пыталися,Но мы тоже не сидели,Того дожидалися!

Так махнули,Так тряхнули,Крепко так ответили,Что все ЧжаныСюэ-ляныЖиво дело сметили.

Застрочили быстро нотыМирные и точные,Мастера своей работыМы дальневосточные!

Наш ответ Чжан Сюэ-лянамСхватка молодецкая,А рабочим и крестьянам —Дружба всесоветская!

Нас побить, побить хотели,Нас побить пыталися,Но мы даром не сидели,Того дожидалися!

1929

Бедный Д. Стихотворения. М., 1988.

Маков В. Демьян Бедный. Жизнь и творчество. Ташкент, 1968.

Эвентов И. Демьян Бедный. Жизнь, поэзия, судьба. М., 1983.

Н.А. Клюев

(1884–1937)

Николай Алексеевич Клюев родился в северной старообрядческой деревне Коштуги. Решающую роль в его духовном становлении и творческом самоопределении сыграла мать – талантливая сказительница: «Отроковицей прилепилась родительница моя ко всякой речи, в которой звон цветет знаменный, крюковой, скрытный, столбовой… Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно, знала Лебедя и Розу из Шестокрыла, огненные письма протопопа Аввакума и много другого, что потайно осоляет народную душу – слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей, до преисподних глубин моего духа и песни…»

В «Песне о Великой Матери», огромной неоконченной поэме, только в годы перестройки обнаруженной в архивах КГБ, Клюев запечатлел грандиозный животворящий образ Матери России, Матери – земли сырой, Богородицы – Божией Матери и черты своей вдохновительницы. Лучшие стихи поэта были посвящены матери.

Первая публикация произведений Клюева – 1904 год. Важный момент биографии – творческие контакты с А. Блоком. Первые поэтические сборники – «Сосен перезвон» (1911), «Братские песни» (1912), «Лесные были» (1913) – интерес читателей, широкая известность.

Н. Гумилёв заметил: «До сих пор ни критика, ни публика не знают, как относиться к Николаю Клюеву. Что он – экзотическая птица, странный гротеск, только крестьянин – по удивительной случайности пишущий безукоризненные стихи, или провозвестник новой силы?» Мало кому было известно, что Клюев владел тремя европейскими языками, превосходно знал древнерусскую архитектуру и литературу, духовную и светскую, труды западных и восточных философов, был тонким ценителем и толкователем иконописи.

В десятые годы вокруг Клюева группируются так называемые «новокрестьянские» поэты – С. Есенин, С. Клычков, А. Ширяевец и другие. Особенно большое место в судьбе Клюева занял С. Есенин. Среди многочисленных стихотворений и поэм, посвященных рязанскому самородку, особое место принадлежит знаменитому «Плачу о Сергее Есенине», отклику на гибель поэта.

Революцию Клюев, подобно Блоку, встретил с энтузиазмом, надеясь на многообещавшее «солнце Осьмнадцатого года». Эти настроения отчасти отразились в стихотворениях, вошедших в сборники «Медный Кит» (1918) и «Песнослов» (1919). Однако вскоре он почувствовал, что новый режим для него еще более чужд, чем прежний. Клюев не мог смириться с претензиями советской власти на контроль за духовной жизнью личности. Уже в 1920 году его исключили из РКП(б) за религиозные убеждения. Несмотря на публикацию вполне лояльных произведений – «Ленинград» и «Корабельщики», отношение к стихам поэта с середины двадцатых годов резко изменяется. После же выхода в свет поэмы «Деревня» и последнего прижизненного сборника стихов «Изба и поле» (1928) за Клюевым надолго закрепляется «звание» кулацкого поэта.

Но официальное отлучение от литературы, аресты и ссылки творческой активности поэта не снизили: им написаны поэмы «Погорелыцина» (одно из центральных его произведений), «Песнь о Великой Матери» и много стихотворений.

В годы большого террора Клюев погиб в тюрьме. Его имя было предано полному забвению. Только через сорок лет после смерти была переиздана книжка его стихов.

Теперешняя судьба поэзии Клюева, невзирая на имеющиеся переиздания, к глубокому сожалению, незавидна. Яркий необычный мир его поэзии, созданный в русле давней традиции русской литературы, идущей от А. Кольцова, сохраняет для нас оригинальную художественную культуру уходящего (ушедшего?!) русского крестьянства, его красочный богатейший язык. Увы! Должной оценки созданное Клюевым так и не получило, хотя истинная картина русской поэзии XX века без его творчества, конечно же, непредставима.

Где рай финифтяный и СиринПоет на ветке расписной,Где Пушкин говором просвиренПитает дух высокий свой,

Где Мей яровчатый, Никитин,Велесов первенец Кольцов,Туда бреду я, ликом скрытен,Под ношей варварских стихов.

Когда сложу свою вязанкуСосновых слов, медвежьих дум?«К костру готовьтесь спозаранку», —Гремел мой прадед Аввакум.

Сгореть в метельном ПустозерскеИли в чернилах утонуть?Словопоклонник Богомерзкий,Не знаю я, где орлий путь.

Поет мне Сирин издалеча:«Люби, и звезды над тобойЗаполыхают красным вечем,Где сердце – колокол живой».

Набат сердечный чует Пушкин —Предвечных сладостей поэт…Как Яблоновые макушки,Благоухает звукоцвет.

Он в белой букве, в алой строчке,В фазаньи-пестрой запятой.Моя душа, как мох на кочке,Пригрета пушкинской весной.

И под лучом кудряво-смуглымДремуча глубь торфяников.В мозгу же, росчерком округлым,Станицы тянутся стихов.

1916 или 1917

Солнце Осьмнадцатого года,Не забудь наши песни, дерзновенные кудри!Славяно-персидская природаВзрастила злаки и розы в тундре.

Солнце Пламенеющего лета,Не забудь наши раны и угли-кровинки.Как старого мира скрипучая каретаУвязла по дышло в могильном суглинке!

Солнце Ослепительного века,Не забудь праздника великой коммуны!..В чертоге и в хижине дровосекаПоют огнеперые Гамаюны.

О шапке Мономаха, о царьградских бармахИх песня? О, солнце – скажи!..В багряном заводе и в красных казармахРоятся созвучья-стрижи.

Словить бы звенящих в построчные сети,Бураны из крыльев запрячь в корабли…Мы – кормчие мира, мы – боги и детиВ пурпурный Октябрь повернули рули.

Плывем в огнецвет, где багрец и рябина,Чтоб ран глубину с океанами слить, —Суровая пряха – бессмертных судьбинаВручает лишь солнцу горящую нить.

1918

Владимиру Кириллову[3]

Мы – ржаные, толоконные,Пестрядинные, запечные,Вы – чугунные, бетонные,Электрические, млечные.

Мы – огонь, вода и пажити,Озимь, солнца пеклеванные,Вы же тайн не расскажетеПро сады благоуханные.

Ваши песни – стоны молота,В них созвучья – шлак и олово, —Жизни дерево надколото,Не плоды на нем, а головы.

У подножья кости бранные,Черепа с кромешным хохотом;Где же крылья ураганные,Поединок с мечным грохотом?

На святыни пролетарские,Гнезда вить, слетелись филины;Орды книжные, татарскиеШестернею не осилены.

Кнут и кивер аракчеевский,Как в былом, на троне буквенном.Сон Кольцовский, терем МеевскийУтонули в море клюквенном.

Ваша кровь водой разбавленаИз источника бумажного,И змея не обезглавленаПесней витязя отважного.

Мы – ржаные, толоконные,Знаем Слово алатырное,Чтобы крылья громобойныеВас умчали во всемирное.

Там изба свирельным шоломомМножит отзвуки павлинные…Не глухим бездушным оловомМир связать в снопы овинные.

Воск – с медынью яблоновою, —Адамант в словостроении,И цвести над Русью новоюБудут гречневые гении.

1918

ПЛАЧ О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

(Отрывок)

Забудет ли пахарь гумно,Луна – избяное окно,Медовую кашку пчелаИ белка кладовку дупла?

Разлюбит ли сердце моеЛесную любовь и жилье,Когда, словно ландыш в струи,Гляделся ты в песни мои?

И слушала бабка Рязань,В малиновой шапке Кубань,Как их дорогое дитяЗапело о небе грустя.

Напрасно Афон и СаровТекли половодьем из слов,И ангел улыбок крыломКропил над печальным цветком.

Мой ландыш березкой возник, —Берестяный звонок язык,Сорокой в зеленых кудряхУселись удача и страх.

В те годы Московская РусьСкидала державную гнусь,И тщетно Иван-золотойЦарь-колокол нудил пятой.

Когда же из мглы и цепейВстал город на страже полей,Подпаском, с волынкой щегла,К собрату березка пришла.

На гостью ученый набрел,Дивился на шитый подол,Поведал, что пухом ХристосВ кунсткамерной банке оброс.

Из всех подворотен шел гам:Иди, песноликая, к нам!А стая поджарых газетСкулила: кулацкий поэт!

Куда ни стучался пастух —Повсюду урчание брюх,Всех яростней в огненный мракРаскрыл свои двери кабак.

1926