Нарисуем - Валерий Попов

Мы остановились у монумента. Гранитная глыба неопределенной формы.

– Портфель?

Пека кивком подтвердил мою догадку.

– Дно заравнивал. Ну, предупредили меня – особый заказ. Но я, конечно, не догадывался…

Неужто сердце не подсказало?

– Стою, короче, на дне, грязную воду черпаю… ну – ученик! – Он всхлипнул.

Но теперь-то уже, видимо, мастер? Надо все же как-то его взбодрить.

– Вдруг буквально ангельский голос сверху: «Здравствуйте!» Поднял глаза… Ангел. В небесах парит. «Мы приехали уже. Вам еще долго?»

Новый всхлип! Ну буквально расклеился мой друг.

– Сначала даже не верилось нам, что нашли свое счастье!

Да – счастье в таких местах редко находят. Просто не знаю, как выкручиваться нам со сценарием: могила прямо лейтмотивом идет. Как это вяжется с обещанной рабочей темой – не представляю…

– Ну, церемония, значит… Вожди вокруг стоят… – продолжил он свою могильную сагу.

– Какие вожди?! – рявкнул я, уже не выдерживая.

– Каганович, Молотов, Ворошилов.

Не иначе как из-под земли их вытащили.

– А она глядит на меня.

На вождей, видимо, уже нагляделась.

– А я вот тут стою… весь в грязи.

Вкус у нее, конечно, весьма изысканный.

– Кузьмин, что характерно, едва кивнул.

Ну что с него возьмешь? Простой человек.

– Там окружение вокруг нее…

Дзержинский, видимо.

– А она вдруг – ко мне!

Снова всхлипнул. Такой плаксивости, честно, от него не ожидал.

– На поминки пригласила меня.

Отличная ситуация для влюбленных.

– «Да я хоть переоденусь…» – бормочу. Вахлак был! Приучила к интеллигентности. Отучила меня нейлоновые рубашки носить. Объяснила, кто носит их.

– Кто?

– Покойники!

С этой темы нам никак не сойти.

– А теперь, значит, сюда возвращаюсь, откуда взяла. Тут мое место!

– Но ты же горняк! – Может, хоть это сгодится.

– Горняк везде горняк! – гордо ответил. Хотя где здесь его рабочую гордость применить – я не понял. – И жизнь тут не только кончается… но и зарождается! – философски изрек.

Голова кругом пошла!

– Ты хочешь сказать… тут и привлекательные попадаются?

– Мы и непривлекательных привлекаем, – прохрипел он. Что, интересно, он имеет в виду?

Первая непривлекательная (да еще какая!) явилась вскоре: сидела в домике у ограды, в купах сирени. На стене сияли графики, чертежи. В углу стояла коса, висел саван – все как положено. Хозяйка была иссиня-бледной, словно только из-под земли. При этом явно считала себя красавицей – глазки ее сверкали победно. Острый изогнутый нос ее почти смыкался… чуть было не сказал: с землей. Нет – с подбородком. В оставшуюся щель едва мог влезть бутерброд, что он и делал.

– А, явилша! – с набитым ртом прошепелявила она. Глазки ее ликовали. – Жачем?

– Сама знаешь – зачем! – смело, как настоящий богатырь, ей Пека ответил. Что-то в их интонациях подсказало мне, что если и расставались они, то не на долгие годы. Похоже – он потихоньку тут рыл, обеспечивал экономический тыл.

– Ну, – глазки ее еще ярче загорелись, – если ты еще не утратил… свое мастерство!

С каким-то двойным смыслом это сказала – но Пека один только смысл взял.

– Мастерство не пропьешь!

– Да я вижу уж.

Что она, интересно, увидела?

– А это кто? – Костлявым пальцем она ткнула в меня.

– Это со мной.

Спасибо, Пека!

– Рада, – проговорила она, хотя взор ее говорил об обратном.

Я поклонился до земли.

– Пусть он выйдет! – хищно проговорила она.

– Это мой друг.

По-моему, он уж чрезмерно настаивал на моем присутствии. Я бы пошел.

– Ну что? – облизываясь, она оглядела Пеку. – Пойдем хозяйство смотреть?

Да. Не такой уж манящий пейзаж. Но Пека как производственник свои прелести тут нашел.

– Видишь, все тип-топ, подготовлено! – повел рукой он. Командир производства везде себя найдет. С надеждой я на экскаватор поглядывал, но Пека мои мысли пресек.

– Это так, внешние работы. На кладбищах типа люкс могила только ручной работы признается.

И тут у него четкая производственная шкала.

– Вот ваш дворец, – указала на вагончик. Подняться по железной лесенке у меня уже не было сил. Рабочая гордость, надеюсь, постепенно придет. А пока ее пусть Пека демонстрирует. Сел на край канавы… Они вышли из вагончика через час.

– Порядок! – лихо Пека мне доложил. – Шесть могил роем, седьмая – моя. В смысле, наша, – щедро поделился.

– Зачем?

– Так продадим! – произнес Пека.

Вот такое кино.

– Только вот насчет тебя она сомневается, – тут же огорошил. – Говорит: не наш человек.

Как это меня распознают с ходу? Даже на кладбище не свой!

– Но она ж сказала мне: «рада».

– Это имя ее. Ну… – Пека даже с какой-то радостью на руки поплевал, видимо, давно не работал. И лопаты наши вонзились в землю! Правда, вонзилась в основном его.

– Темпо, темпо! – все глубже в могилу уходил. – Нарисуем! – бодрый со дна его крик…

– Ну хорош, вылезай!

Но вылезать не хотелось. Сколько дней я уже тут?

– Седьмая! Наша! Красавица! – Пека любовно, как для себя, стены пообтесал, пообрубал корни. – Ну… наверное, подошли они.

– Кто?

– Да Рада обещала на нашу каких-то богатеньких подогнать.

Пока я отдыхивался на краю – он вернулся довольный.

– Отличные коты! Кстати – знаешь ты их.

Этого только не хватало!

– Ланской.

– Как – сам?

Когда он успел? Сколько мы уже тут времени?

– В смысле, мать его.

О ужас! А ты думал – тебя здесь радости ждут?

– В смысле, сестра ее.

– Клава?!

– Откуда ты знаешь ее?

Пека, однако, начеку. Мышь не проскочит. Пришлось скорбно промолчать.

Трудно было в будку входить. Ланская наверняка надеется, что я денно и нощно думаю, как ее героиню спасти, а я тут деньги лопатой гребу!

Всю жесткость Пека на себя взял. Гуня, конечно, нас презирал, когда Пека цену назвал… Коллеге! Единомышленнику! Высшее общество, прощай!

– Специфика производства, – Пека пояснил. К удивлению моему, они ему с благодарностью руку жали. Кладбищенский царь оказался, видимо, не так жесток.

Специфика производства проявилась еще в том, что на «ответственное захоронение» мы явились сильно выпимши. А как же иначе? Шесть «объектов» перед этим сдавали, говоря строго научным языком. Потом тут же организуют тризну. Попробуй обидь! Мы с Пекой мужественно поддерживали друг друга, когда шли… Два «друга из-под земли».

«Наверняка ведь и Инна будет!» – ужас одолевал.

Инна нас не заметила. Сделала вид. А на кого ей смотреть? Больше они с Радой мерялись взглядами, мерцая бриллиантами. Для хозяйки нашей – выход в свет. «Что за неуместная роскошь?» – взгляд каждой из них говорил. Балерина не узнала меня. Или не захотела? Надо будет ее взорвать в нашем фильме! Как бы вниз не упасть! И мы стояли, как невидимки. Невидимки и есть! Мне кажется, нас тут не уважают. Гуня вроде вежливо с нами поздоровался… но на поминки не пригласил.

Потом с новыми коллегами выпили. Потом Пека пошел Инне звонить. Вернулся убитый.

– «Никто больше не умер у нас, в ваших услугах не нуждаемся!»

Вот так!

Пустят ли в общежитие? Вид такой у нас, словно нас самих только что вырыли из-под земли. Что комендантша? Признает ли? На кинематографистов мы мало похожи.

– Вас ждет п р и л и ч н ы й молодой человек.

– Не может быть! – мы радостно встрепенулись.

Ланской, во всем блеске!

– Если не трудно, уделите мне минуту…

– Могем.

– Я умею быть благодарным, – взволнованно Гуня произнес. – И не намерен оставаться в долгу за то, что вы сделали для нас с мамой. – Гуня сглотнул. – Поэтому, что я могу сделать? Могу предложить вам обоим работу в министерстве экономики.

– А почему не кинематографии? – я капризно спросил.

Гуня скромно развел руками: что могу.

– Должности, конечно, не слишком высокие, но возможен рост.

Душевный мужик! Или это Инна старается, сердешная, переживает за резкость свою?

Глянул на Пеку – как?

– Нет! – прохрипел Пека. – Меня мои зеки ждут.

Гуня перевел взгляд на меня.

– И меня ждут… его зеки, – прохрипел я.

Заскрипел пол.

– Ты чего?

– Да собираюсь тут.

Я окаменел.

– Один, похоже, остался аргумент, – произнес он с тяжелым вздохом. – Зато аргумент этот всегда с собой!

– Так ночь же, – пролепетал я.

– Самое время.

Грузно ступая, ушел. На тяжкий труд. Часа три я метался… правда, не вставал… Заскрипела дверка.

– Ну что, поговорили? – пролепетал я.

– Это вы только разговаривать мастера! – усмехнулся он.

Откуда, интересно, у него такая информация?

– Все! – под утро Пека произнес. – Как Кузьмин вернется – к нему пойдем!

О моей роли я, кажется, догадываюсь.

– Так ты женишься… все же?

Это «все же» я зря сказал – довольно злобно он на меня глянул.

– Я горняк!

Горняки, видимо, сразу женятся, чуть что! Жалко, что я не горняк и не имею столь твердых убеждений… упускаю шанс!