Нарисуем - Валерий Попов

– А.

– … на.

«Ну, если «Огонек», – голова заработала, – единственная проблема его жизни, то она, наверное, преодолима – тем более в кино. Хорошенькая почтальонша, то-се…»

– Кузьмину только вякнул – с ходу перевел!

– Куда перевел-то? В Москву?

– Ты вообще-то соображаешь чуть? Какая ж подписка в Москве? На Пьяную Гору. Там подписка – хоть ж…ой ешь! Ну – уран!

Да-а… Заботливый начальник!

– Были, конечно, вокруг разговорчики. – Пека посуровел. – То да се, мол, оставайся в Москве. Но Кузьмин с ходу: «С твоим характером тебе лучше всего будет на руднике!»

Наверное, то же самое Николай Первый декабристам говорил.

Я вдруг почувствовал, что тут как-то душно.

Пека уловил мое настроение, вспылил.

– Не нравится, что ль?!

– Нет, хорошо. Но душно!

– А если думаешь, что все у нас г…о несусветное – иди гуляй!

Расщедрился.

– Нет, зачем же? Я остаюсь.

Сделал свой выбор. Это не трудно, когда выбора нет.

– А кто сказал, что будет легко? – повторил Пека свою любимую фразу, от которой я вздрагивал потом не раз. – Не бздо! – Он явно наращивал свою силу, черпая ее из недоступного мне источника. – Когда я в спецвойсках служил – не в такие заварухи попадали. И делали всех!

Вот этого не надо! Мы только что уже «делали всех». Единственное мое достоинство – быстро трезвею.

– Ну и кого вы там делали, в этих войсках? – Я решил отвлечь его разговором (в сценарий это вряд ли войдет).

– Всех!

Все-таки целеустремленность его разгоняет уныние.

– Закидывали нас в тыл…

– В чей?

Работа летописца предполагает терпение.

– По-разному, – небрежно ответил он. – И надо выжить. А документов ноль! Или наоборот – выдадут фальшивые, чтобы ломали нас!

Программа эта явно его влечет… но меня не устраивает.

– И нипочем нельзя выдать, что ты свой.

Что свой – я бы выдал.

– Так вас и к нам закидывали? – уточнил я.

– А то! В самые горячие точки. Но с документами, сам понимаешь, липовыми. Нигде так не ломают, как у нас! – гордо он произнес.

Такая «проверка» уже как-то превышает мое понимание!

– А зачем закидывали-то? – вырвалось у меня.

– Спецзадание.

– А.

У меня даже мелькнула страшная мысль: не в спецзадании ли мы и сейчас участвуем?

– Не нравится – можешь отвалить!

– Боюсь, это вряд ли выполнимо.

– Ну хочешь – договорюсь?

Прямо хозяином здесь себя чувствовал.

– Я, пожалуй, останусь. Мне нравится.

Не на такого напал! Мое дело – все озарять. И это озарю.

– Так значит – со мной? – Пека впился пытливым взглядом. – Тогда держись!

И это, я чувствовал, только начало!

Потом, лихо подмигнув, он прочел стих… или это, возможно, марш их воинской части?

Мы имали – не пропали,

И имем – не пропадем!

Мы в милицию попали.

И милицию имем!

– А ты не боишься, – пробормотал я, – что они твоими золотыми зубами заинтересуются всерьез?

И реакция слушателей не промедлила. Загремел засов. Ребята, видно, передохнули.

– Выходи!

Видимо, Пекины речи не остались неуслышанными. И слова его про фальшивые документы пришлись по душе – к прежним истязателям еще добавился человек в штатском. Да-а, корочки ВГИКа не повредили бы тут. В кутузку мы явно поторопились – надо было зайти в деканат, документами обзавестись… на худой конец хотя бы настоящими. Тогда все можно было бы списать на игру художественного воображения. А так… сурово получается. Пека буквально играл удалью! Даже мелькнула у меня мысль: «А нужна ли такая близость писателя и героя?»

– Смотри, какие интеллигентные лица! – шепнул я ему. Дежурный, смутясь, даже снял фуражку и пригладил волосы. Ай плохо это – делать хорошо? Такова моя доля: все озарять!

– Хоть одно человеческое лицо покажи! Не вижу! – Он был неумолим.

– Так о чем это вы там гутарили-то? – ласково спросил штатский.

– Понимаете, – забежал вперед я. – Вымысел. Сценарий. Из ВГИКа мы!

Напарник мой люто глянул на меня: «Это какой еще вымысел?» В тяжелых условиях приходится работать.

Ребята засучили рукава.

– Ладно, ты иди, – сжалился штатский, глянув на меня. Или хотел убрать лишнего свидетеля?

Я пошел. Пека даже не посмотрел на меня. Но он плохо меня знал!

Ежов, с еще более измученным лицом, чем прежде, в той же самой аудитории поздравлял принятых. Жалкая, в сущности, компания! Мы с Пекой, несомненно, украсили бы ее, однако мы блистали своим отсутствием. Но вот появился я! Ежов показал: «Садись». Я замотал головой: «Ни за что». В сонных глазках Ежова наконец-то появилось определенное выражение: ужас. «Что? – мелькнуло в его взгляде. – Уже?» Я сурово кивнул. Ежов тут же спустился с кафедры. Кто бы еще из преподавателей, да и вообще кто, поступил бы так? Вот потому он и гений! Сдернул со стула свой знаменитый грязно-белый пиджак, сверкнувший звездой Героя труда, и, взяв его в охапку (будет жарко), пошел, промакивая платком пот. Видимо, не ожидал, что так скоро придет проверка на прочность. Но держался нормально. Людей такой доблести я редко встречал. По дороге я только про Пеку и говорил – какое это бесценное дарование! О себе скромно молчал.

– Ну че, сявки? – куражилось «дарование». – Слабо – всем на одного?

– Напишите все как было. Садитесь! – уже устало обращался дежурный к Пеке, забыв, видимо, что окровавленный Пека уже повязан на стуле.

– Зоя, а давай стоя? – дерзко тот отвечал.

Дежурный увидал нас с Ежовым – и с облегчением вздохнул. Ежов, все увидев, не вздрогнул. «Наш человек!» – я подумал. Я и себя уже чувствовал в спецвойсках.

– Лейтенант, – Ежов, как в любое свое творение, всю душу вложил, – ты пойми! Вуз творческий у нас. – Он почему-то показал на изваяние Рабочего и Колхозницы за зарешеченным окном. – Ребятки в фильмах своих живут. Вживаются, так сказать, в роли.

– Так, стало быть, он тут туфту гнал? – дежурный презрительно глянул на Пеку.

Пека напрягся. Чревато! Сейчас начнет показывать. Если уж он за мои вирши кровь пролил… в том числе и мою, то за свое боевое прошлое жизни не пожалеет… в том числе и моей.

Но не зря у нас был такой мастер – Ежов! Композицию чувствовал.

– Ну, это я уже буду глядеть, – Ежов закрыл нас своей широкой грудью, – что они там в сценарии накалякают – туфту или правду! То мой вопрос.

– Ладно. Разбирайтесь, – проговорил дежурный. Видимо, рад был, что такую ношу скинул с плеч. – И не забудьте на премьеру пригласить.

Есть же такие культурные люди!

– Непременно, – буркнул Ежов и повернулся к нам. – Пошли.

– Спасибо, спасибо! Все было замечательно, – горячо благодарил я работников милиции. Я, как обычно, все чудно преобразил!

– Ну что, соколы? Залетели? – усмехнулся Ежов.

– А! – Пека был полон презрения. – Разве ж так ломают? Да им втроем мой … не согнуть! – явно страдал от художественной незавершенности.

– Ну ладно, ты… несгибаемый. Дуйте в деканат, пока чего больше не натворили – и сразу в общагу! – скомандовал мастер. – Да, кадр. – Это он сообщил мне свое отношение к Пеке. Пека опять хотел что-то вякнуть… но закрыл пасть. Понял, видимо, что и кроме него люди есть. Вот так! «Учиться, учиться и учиться!» Ежов, обмахивая пот, убыл. Пека мечтательно смотрел в сторону милиции… взгляд его потеплел.

– Нет… наши люди. Ломают нормально, – вдруг смягчился он.

– Я рад, что тебе понравилось. Пошли. У тебя вещи где?

– Все мои вещи – … да клещи!

Фольклор.

Из камеры хранения, к моему изумлению, он вышел с «сидором» за плечами и огромными связками книг в обеих руках. Вот уж не ожидал. Вот оно – то светлое, что спасет нас! Помогу донести. Друг я или портянка? Вот такой у нас теперь лексикон. Надменная Сысоева, что пыталась нас загубить, пренебрежительно оформила наши с Пекой документы, и мы вышли со студбилетами в руках.

– Но если через две недели не представите ничего вразумительного – отчислим! – свое слово все же сказала.

– А цаца эта своего дождется: пол-Федора я ей засажу! – пообещал Пека, когда вышли.

Комендантша общежития прелестная оказалась женщина. Люблю «изможденок». Таких только и люблю! Холеная, но слегка подмученная, что придавало ей особую прелесть в моих глазах. Но только в моих. Пека не реагировал. Взгляд ее метнулся ко мне. «Мы с вами, интеллигентные люди, вынуждены переносить все это!» Да. Вынуждены переносить. «Все это» имело сейчас обличие Пеки, успевшего к узбекской хирсе добавить крымского «Аромата степи». Только и требовалось от нас в тот момент – оценить ее кинематографическое прошлое, узнать, горестно изумиться: «Вы – и здесь?» Разве это трудно? Узнать я ее, конечно, не узнал – вряд ли она играла крупные роли, но изобразил, как она хотела: «Вы – и здесь?» Разве трудно сделать приятное человеку? Легко понять, чего он больше всего жаждет, – и это дать. От тебя не убудет.

– Что я могу сделать для вас? – спросила она меня страстно. Вот такие коменданты у нас! Но Пека – «косая сажень в глазах» – разве мог ее оценить?