Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Гораздо более сильное впечатление произвела на весь наш состав происшедшая уже позже, во второй половине марта, одновременная отставка С.Д. Сазонова, тогда назначенного послом в Лондон, и А.П. Извольского, бывшего с 1910 г. послом в Париже. Удивил нас всех, и крайне неприятно, даже не сам факт увольнения, а его обстановка. Дело в том, что Сазонов, например, назначенный ещё при Покровском послом в Лондон и бывший в дни Февральской революции в Петрограде, будучи подтверждён в своей должности П.Н. Милюковым, спешил уехать из Петрограда и с аукциона продал всю свою мебель. На вокзале, в тот момент, когда он уже садился в поезд, ему сообщили, что он уволен. Одновременно с приказом об отставке Сазонова был дан приказ об увольнении А.П. Извольского. Принимая во внимание, что в самом начале своей министерской деятельности П.Н. Милюков лично уверял Сазонова, что посольский пост в Лондоне останется за ним, для нас было ясно, что Милюков не является истинным хозяином своего ведомства.

Гораздо интереснее были новые назначения, а именно барона Б.Э. Нольде — товарищем министра. По этому поводу мне не придётся много говорить, так как из предшествующих моих записок явствует, что для Нольде это назначение было только блестящим завершением долгой служебной карьеры, и даже при Штюрмере у нас говорили о возможности такого назначения. Правда, Нольде всегда считался «левым», но он умел, когда нужно, стушевать свои взгляды до уровня высшего начальства, и то обстоятельство, что он не только удержался при Штюрмере на посту директора департамента, но и мечтал не без основания о повышении, указывает на его умение лавировать. Никакого удивления такое возвышение не вызывало, тем более что на посту первого (политического) товарища министра иностранных дел продолжал оставаться А.А. Нератов.

Назначение Нольде сопровождалось реорганизацией некоторых отделов министерства. Так, Юрисконсультская часть была упразднена, а вместо неё образован Правовой департамент, II Департамент превращён в Экономический департамент. Во главе Правового департамента был поставлен Андрей Николаевич Мандельштам, доктор международного права и бывший 1-й драгоман нашего посольства в Константинополе. А.Н. Мандельштам, находившийся в это время в Швейцарии и приславший приветственную телеграмму П.Н. Милюкову, так за всё время Февральской революции и не приехал в Россию по причине писания книги об Оттоманской империи, но до большевистского переворота продолжал номинально числиться директором Правового департамента. Его книга под названием «Le Sort de l’Empire Ottoman»[42] действительно вышла в 1917 г., являясь, таким образом, свидетельством большей преданности науке, нежели государству, со стороны лица, всю свою жизнь отдавшего этому государству.

Поступок Мандельштама, который вправе был считать себя обиженным царским правительством, но который в царское время был всегда безупречным и исполнительным чиновником, вызвал возмущение его сослуживцев, но ни Милюков, ни Терещенко, хотя и обращались к нему с телеграфными требованиями, не решились применить к нему репрессивных мер, и он продолжал всё это время до большевистского переворота числиться директором такого важного департамента, как Правовой, и получать содержание. Фактически мне пришлось исполнять обязанности Мандельштама, и хотя я неоднократно докладывал и Терещенко, и Нератову, что считаю такое положение крайне ненормальным, хотя и тот и другой обещали мне принять все меры для вызова Мандельштама, но оба ограничивались телеграммами. Это был самый яркий пример непослушания Временному правительству со стороны видного служащего министерства, пример, оказавший неблагоприятное влияние и на других своей безнаказанностью.

Обязанности вновь образованного Правового департамента, составленного из Юрисконсультской части и некоторых отделов прежнего II Департамента, были поделены между мной (в качестве начальника Международно-правового отдела я становился теперь уже официальным юрисконсультом МИД, и на меня же легла юридическая разработка всех политических вопросов министерства) и Александром Александровичем Доливо-Добровольским, на коего легли административно-консульские функции, переданные Правовому департаменту из II Департамента. На самом деле с одобрения Нератова Правовой департамент разбивался на два совершенно самостоятельных отдела, управляемых независимо друг от друга. Доливо-Добровольский и я на правах вице-директоров департамента оба имели право доклада министру и до самого конца Временного правительства действовали во всех отношениях на равноправных началах, с той разницей, что в качестве начальника Международно-правового отдела я так же консультировал Доливо-Добровольского, как и начальников других отделов.

Если бы Мандельштам действительно приступил к исполнению своих обязанностей, то я, конечно, потерял бы своё самостоятельное положение и мне никогда не пришлось бы играть той роли, которая фактически мне выпала. Впоследствии, в министерство Терещенко (а отчасти и Милюкова), Доливо-Добровольский всё больше и больше проникался пробольшевистскими настроениями и после большевистского переворота открыто перешёл на сторону большевиков — единственный из крупных чинов центрального ведомства.

Экономический департамент, образованный Нольде из тех отделов уничтоженного II Департамента, которые обслуживали наши торговые и финансовые интересы за границей, представлял из себя новшество, и Нольде возлагал на него большие надежды. Во главе его был поставлен Пётр Бернгардович Струве, дипломатическая карьера которого началась, таким образом, в министерство Милюкова и под начальством Нольде. П.Б. Струве уже давно находился в приятельских отношениях с Нольде, и тот принимал его у себя не только дома, но и в министерстве во время войны. Хотя Струве знал моего отца, с которым встречался довольно часто в 90-е годы, я был представлен ему Нольде только в эту эпоху. Представляя меня Струве, Нольде (он лично знакомил Струве со служащими) назвал меня «надеждой и опорой ведомства».

Струве как-то сразу расположил к себе всех, хотя его откровенность и весь его облик мало гармонировали со всё ещё строго выдержанным дипломатическим ведомством. Две черты Струве производили сильное впечатление — его искренность, действовавшая подкупающе, и доверие к окружавшим его людям, доходившее до попустительства и сдерживавшееся в это время только твёрдостью и сухостью Нольде. Струве, едва ступив на министерскую почву, не стеснялся в крайне резкой форме выражать свои взгляды, удивлявшие всех своей «правизной». Он открыто говорил о «еврейских зачинщиках» Февральской революции, о необходимости «ликвидировать бунтарство», как называл он революцию, и т.п. В устах директора департамента, поставленного революцией, такие слова звучали диссонансом при всеобщем повороте влево.