Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

Официальным секретарём Милюкова в нашем министерстве был назначен В.К. Коростовец, несмотря на свою молодость (28–29 лет), с 1907 г. состоявший в кадетской партии и служивший у нас в канцелярии министра, человек во многих отношениях бесстрашный, которому в большевистские времена пришлось за своё бесстрашие сильно пострадать. Мне довелось впоследствии по Союзу чиновников уже во времена борьбы с большевиками в ноябре и декабре 1917 г. оценить смелость Коростовца и его товарищескую верность. В этом отношении молодой Коростовец, племянник известного дипломата И.Я. Коростовца, тоже выплывшего с Февральской революцией, был явлением далеко не заурядным. При Милюкове помимо его похождений в Петроградском Совете с ведома Милюкова, о чём я узнал уже после и от Соболева, и от него самого, он занимался секретарскими обязанностями и, в силу личной близости к Милюкову (тот скрывался у него в имении в Черниговской губернии в 1918 г.), исполнял и некоторые специальные политические поручения Милюкова.

Так, например, он делал выборку из донесений с фронта наших армий, причём вырезал всё то, что могло выставить военное состояние нашей армии, дисциплину и т.д. в благоприятном освещении, и такой односторонне и тенденциозно составленный обзор подносился Милюковым союзным послам, дабы «не разочаровывать их в революции». Эта детская хитрость (конечно, у Палеолога и Бьюкенена имелись и другие источники осведомления), проводимая Милюковым систематически, всё же отчасти достигала своей цели, но в какой мере это «втирание очков» союзникам было объективно полезно для России, это вопрос. Скажу, что окружавшие Милюкова высшие чины министерства считали, что откровенность с союзниками в военных делах даст нам больше, чем такое плохо скрытое притворство. Палеолог и Бьюкенен, относившиеся к Февральской революции весьма благоприятно и переоценивавшие положение в оптимистическую сторону, аккуратно передавали сообщаемые Милюковым сведения, подтверждавшие правильность их первоначальной позиции. Так обе стороны убаюкивали сами себя и настраивались взаимно оптимистически.

Митингование в МИД

Теперь уместно остановиться на общей перемене всего строя и духа нашего ведомства, происшедшей несмотря на то, что почти все остались на своих местах и всё внешне текло по-старому. То новое, что пришло в министерство, вернее, ворвалось к нам с Февральской революцией, заключалось в формуле, высказанной кем-то в это время: «Заговорили молчавшие»[45]. Митингование, столь типичное для России в это время, в МИД было безусловным новшеством и полной неожиданностью.

Началось оно в самые первые дни революции по весьма странному поводу: какой-то инженер Константинов (так, во всяком случае, нам передали) пригласил в Петроградскую городскую думу представителей всего чиновничества для обсуждения своего отношения к Временному правительству и Февральской революции вообще. Что это был за инженер Константинов, никто у нас не знал, не знали также, кто ему дал право устраивать такого рода во всех отношениях необыкновенное собрание и что там собирались делать. Несмотря на эту полную неосведомлённость, весть о «чиновничьем митинге» облетела министерство, и с разрешения Милюкова в свободных апартаментах квартиры министра собрался первый митинг ведомства под названием «Чрезвычайное общее собрание служащих МИД».

На этом совершенно импровизированном митинге, на который пришли все, кроме Милюкова, Нератова и Нольде, нам доложили, в чём дело, и начались «прения», как и во всех собраниях. Первым говорил вице-директор Экономического департамента князь Лев Владимирович Урусов, будущий председатель нашего Общества служащих МИД. Его речь была выражением тревоги каждого из чиновников за свою личную судьбу. Он говорил: если сегодня нам из неизвестного источника власти, именуемого «революцией», поставили министра, к которому мы относимся с доверием и который относится так же к нам, то, может быть, недалеко то время, когда нам назначат в министры «товарища Степана», который нас не пожалеет. Урусов предлагал устроить Общество служащих МИД, которое должно было войти в федеративную связь с чиновничьими союзами, и, следовательно, наше теперешнее собрание должно было делегировать в Городскую думу своих представителей и дать им соответственные мандаты.

Другие ораторы шли дальше, предлагая ввести «контроль над внешней политикой Временного правительства». Тогда пришлось выступить мне и предупредить собравшихся о том, чтобы не устраивать «революции в революции», что можно, конечно, не признавать совершившейся революции, но если её признавать, нельзя над министром иностранных дел ставить какой-то комитет чиновников для контроля его политики, что это будет «приказ № 1 по дипломатическому ведомству». Я предлагал учредить Общество служащих, откинув всякие дипломатические амбиции.

<…>

митета возрастало прямо пропорционально важности политических событий.

На первом же общем собрании чинов МИД между прочими был поднят и вопрос о приветствии Временному правительству, но был снят, так как, по словам одного из служащих, граф Капнист, новый управляющий Отделом печати, был завален приветственными телеграммами со всех концов России и, «само собой разумеется, каждый разумный человек приветствует появление Временного правительства». Это, действительно, совершенно соответствовало истине. Характерно то, что на наши общие собрания являлись не только все чиновники ведомства, но и случайно находившиеся в Петрограде послы (Н.Н. Гирс, например, бывший посол в Вене) и посланники (И.Я. Коростовец, де Плансон и др.). Всё это придавало собраниям значение действительно всеведомственных сборищ.

Проявилась и неведомо откуда взявшаяся демагогия. Так, например, один из молодых дипломатов, бывший 3-й секретарь нашего посольства Фонвизин, перед самой войной назначенный камер-юнкером, вдруг ударился в левизну, требовал включения в устав общества слов о «принципиальном сочувствии Интернационалу», причём, когда его спросили, о каком «Интернационале» он говорит, он несколько смутился, но всё же продолжал настаивать на употреблении слова «Интернационал», хотя бы с пояснением о «вселенском братстве народов». Этот же Фонвизин в редакционном предварительном совещании настаивал на исключении из мотивировочной части вступления к уставу слов о «внутреннем и внешнем могуществе России», утверждая, что это «империализм».

Когда на выборах Фонвизин оказался забаллотированным, он пошёл к Милюкову и спросил, может ли он в качестве чиновника МИД состоять в партии кадетов. На это Милюков ему ответил, что если он сам может состоять в этой партии, то не имеет права запрещать это своим подчинённым, и что, вообще говоря, его как министра не интересует вопрос о партийной принадлежности служащих министерства, это дело каждого из них в отдельности и неотъемлемое право всякого гражданина. Тогда Фонвизин попросил у Милюкова разрешения вывесить объявление в стенах министерства о том, что он, Фонвизин, принимает запись служащих в партию кадетов в такое-то время в таком-то отделе министерства, показав при этом текст заготовленного объявления. Милюков прочёл его и разрешил. Действительно, это объявление было вывешено.