Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

За это время компетенция преобразованной Юрисконсультской части, которой я теперь управлял уже в качестве законного и полноправного начальника, не только не сузилась, но, наоборот, расширилась грандиозно, в особенности после ухода из министерства барона Б.Э. Нольде и назначения его преемником на посту товарища министра А.М. Петряева, который при всех его дипломатических данных не обладал юридическими познаниями и в пределах моей части вынужден был дать мне полную свободу. Ниже я подробно расскажу обо всех этапах моей деятельности в это время. Здесь же должен отметить именно то обстоятельство, что мне особенно близко пришлось столкнуться с вопросами внутриполитического характера, так наз. общей политики, поскольку я продолжал при министре иностранных дел нести обязанности докладчика по делам теперь уже не Совета министров, а Временного правительства. Дипломатическая работа П.Н. Милюкова и М.И. Терещенко во всех своих деталях значительно полнее и яснее стала мне знакома в связи с тем, что оба они (в особенности Терещенко, лишённый сотрудничества Нольде) принуждены были ежедневно ко мне обращаться в силу моего положения единственного юрисконсульта в министерстве.

Как я укажу ниже, помимо перемен в личном составе министерства и кое-каких преобразований в ряде отделов и департаментов Февральская революция произвела и коренную перемену в отношении высшего начальства к молодому персоналу. Чувствовалось уже, что надвигаются потрясающие события и вековые иерархические преграды не в силах устоять в обстановке тревоги за будущее России. Личный персонал министерства с первых же дней Февральской революции почувствовал себя без твёрдого руководства. Милюков и Терещенко были настолько захвачены событиями, что сами подвергались влиянию различных внешних элементов, и мы это ежечасно ощущали. Отсюда самодеятельность министерства, принимавшая подчас форму достаточно резкой оппозиции и отражавшаяся не раз на политике самого Временного правительства.

Это обстоятельство, совершенно новое в жизни министерства, было прежде всего проявлением инстинкта самосохранения. Мы чувствовали, что нам рано или поздно придётся столкнуться с «улицей», но в то же время всё бюрократическое прошлое не позволяло взять судьбу министерства в свои руки. До самого октябрьского переворота, несмотря на крайнюю тревогу, министерство не вышло из пределов служебной дисциплины в формальном смысле слова, хотя фактически всё время продолжало оказывать самое непосредственное давление на внешнюю политику Временного правительства через министра иностранных дел. Этот бесшумный способ проведения своих взглядов через министра соответствовал и всем прежним традициям царского правительства. И раньше на министра фактически очень сильно влияли его ближайшие сотрудники, но чем период Временного правительства отличался от царского, так это тем, что на высших чинов министерства, в свою очередь, оказывало могущественное влияние коллективное настроение всего личного состава. В чём выразилось это своеобразное «самоуправление» министерства и чем конкретно оно вызывалось, это также составит один из главных предметов настоящего очерка.

Чиновничий «саботаж» при большевиках и эпопея белого движения целиком вышли из новой роли чиновничества и офицерства при Временном правительстве, а в этом отношении положение дипломатического ведомства благодаря его непосредственной близости к внешней политике России, имевшей такое огромное значение в это время, оказало самое решающее влияние на исторический ход событий в первые годы большевистской революции. Все элементы антибольшевистской борьбы сорганизовались именно в эпоху Февральской революции, благодаря ей и, как это видно на примере министерства иностранных дел, не без прямого участия некоторых официальных вождей этой революции. Изложить фактический ход жизни дипломатического ведомства за это время и есть задача моих настоящих записок.

Вздох облегчения

«Голодный бунт» рабочих окраин Петрограда, уличные демонстрации, их военное подавление, волнения в самом Петроградском гарнизоне и падение монархии — всё это произошло с такой головокружительной быстротой, что, глядя на это из окон здания министерства иностранных дел на Дворцовой площади против Зимнего дворца, потерявшего внезапно всякое символическое обаяние реального могущества, трудно было поверить, что дело идёт о крупнейшем историческом событии в родной стране. Вместе с тем психологически все были до такой степени подготовлены к этой развёртывавшейся фантасмагории, что, за исключением буквально двух-трёх лиц, всё дипломатическое ведомство не только не было удивлено, но и прямо обрадовалось наступившей развязке. Так несносно было ожидание переворота, рождённое убийством Распутина, так настоятельно ощущалась необходимость перемены царствовавшего императора, что весть о его отречении даже в самых благонамеренных и свободных от какого-либо упрёка в «революционности» и «либеральности» кругах была встречена со вздохом самого искреннего облегчения. Все желали смены Николая II и ждали её; с этой стороны начало Февральской революции было встречено со всеобщим удовлетворением. Из резко отрицательных отзывов в первые дни в нашем министерстве могу отметить только два — это моего начальника (начальника Юрисконсультской части) Михаила Ивановича Догеля и бывшего нашего посланника в Персии и Китае, а в своё время и секретаря С.Ю. Витте при заключении Портсмутского мира — Ивана Яковлевича Коростовца. Что касается Догеля, то на его глубокий пессимизм и зловещие предсказания никто в ведомстве не реагировал, так как его крайне реакционные воззрения были известны всем, да и личные невыгоды революции для Догеля были столь очевидны, что трудно было ждать от него иного отношения. Кроме того, Догель был в министерстве человек новый, попавший туда случайно, и авторитетом никаким не пользовался.

Совсем иное дело — И.Я. Коростовец. Он играл очень заметную роль в нашей дипломатии, его усилиями в 1912 г. под протекторат России попала Монголия, и он имел репутацию умного человека, несмотря на некоторые свои слабости романтического характера, вызвавшие его отставку (он, будучи в должности посланника, увёз — т.е. похитил в буквальном смысле — из Пекина 18-летнюю дочь французского начальника почт в Китае).

И.Я. Коростовец в самые первые дни Февральской революции в наших коридорах, походивших в это время гораздо больше на парламентские кулуары, рассказывал, как он только что был в североамериканском посольстве и как посол Соединённых Штатов Френсис, в восторге от «бескровного переворота», восхищался «выдержкой и политической зрелостью» русского народа, а также его «мягкостью и благодушием», «отсутствием злопамятности» и говорил, что в Америке ничего подобного не могло бы быть. На это ему Коростовец заявил, что даже его, Коростовца, внуки не увидят конца русской только что начавшейся революции, а что он, Френсис, должен будет уйти со своего посольского поста в Петрограде, так как не окажется достаточно «демократическим» для нового правительства. Френсис был, по словам Коростовца, возмущён «неуместной шуткой» своего собеседника и никак не мог понять, как он, представитель республиканского и демократического государства, может не подходить для «демократической России».