В гору - Анна Оттовна Саксе

— Ладно, устроим тебя на коннопрокатном пункте, — сказал Озол. — Но ты не обидишься, если сюда, на твое место, придет другой? Скажем, Петер Ванаг?

— Нет, нет! — воскликнул Ян. — Если я попаду на коннопрокатный пункт, тогда хорошо. А в батраки идти — как бы люди не стали смеяться.

Озол заметил, что лицо Яна оживилось.

— Я только не знаю, как быть: в конюшне у Калинки снег валится на голову, — Ян в замешательстве почесал затылок. — Была бы дранка и гвозди, я бы сам исправил крышу. А то лошади могут заболеть ревматизмом.

— А что теперь в имении?

— Вот это было бы хорошо, — обрадовался Ян. — Там хорошие конюшни. А на пункте две кобылы жеребые. В конюшне Калинки жеребята замерзнут. Пришлось бы в комнату взять.

Озол не знал — сказать Яну, что тот должен стать заведующим пунктом или не сказать. Но, может, все же лучше сказать, чтобы Ян заранее свыкся с этой мыслью.

— Я не сумею распоряжаться людьми, — колебался Ян. — Не могу другому указывать.

— А ты подыщи себе таких помощников, которые любят лошадей, как ты сам, — посоветовал Озол.

— Кто не любит лошадей, того нельзя к ним и подпускать, — вдруг рассердился Ян. — Я уж лучше сам все сделаю.

— Одному тебе не управиться. Весной надо обрабатывать землю пункта, помогать красноармейским и безлошадным дворам.

— Тогда уж конечно, — протянул Ян, как бы разочарованно.

— Попытайся, Ян, — искренне сказал Озол. — Ты не считай, что тебе одному все обдумывать придется Посоветуйся с Ванагом. Мы тоже из уезда почаще наезжать будем. Директор МТС тебе в любое время поможет.

— Тогда конечно! — согласился теперь Ян.

Они вернулись в исполком, и Ванаг начал принимать волостное хозяйство. В преобразованную земельную комиссию вошли Ванаг, Зента как секретарь и Лауск. Вызвали агента по заготовкам Лайвиня и потребовали от него подробный отчет о коде поставок зерна, масла и мяса. Никакого отчета у Лайвиня не оказалось, лишь на отдельных клочках у него было записано, кто сколько сдал. Он не мог также сказать, сколько каждому следовало едать.

— Послезавтра чтобы все отчеты были у меня на столе! — строго сказал Ванаг. Лайвинь, покраснев, вышел.

Озол направился осматривать местечко. Первое, что ему бросилось в глаза, это были красиво сделанные витрины с написанными от руки сводками Информбюро. «Молодцы, девушки!» — мысленно похвалил он Зенту и Мирдзу. Рядом со сводкой красовался написанный цветными карандашами плакат, приглашавший молодежь на доклад учителя Салениека на тему «Воспитание характера». «Любопытно, с чего они начинают, чуть ли не с «вечной темы», которая подходит во все времена и при любой власти. Уж не отложил ли философ Салениек свой экзамен на советского человека до окончательной нашей победы в войне, чтобы уж тогда выступить со своими убеждениями, — иронизировал Озол. — Надо бы поговорить с этим человеком, посмотреть, насколько искренним было его желание приобщиться к советской жизни».

Озол нашел Салениека в учительской. Салениек, смущаясь и избегая взгляда Озола, то смотрел в пол, то перелистывал лежавшие на столе тетради. Только через некоторое время он справился с собой и сказал:

— Вас, наверное, удивляет, что встречаете меня здесь, а не на фронте, куда обещался пойти? Если бы я был на вашем месте и услышал рассказ о таком человеке, как я, то мне показалось бы невероятным, что человек, имевший твердое намерение что-то сделать, в решающий момент уходит с поля, говоря спортивным языком, и упускает возможность добиться уважения в глазах своих и общества. Я бы не поверил, что прошлое человека и воспитание могут оказаться камнем, привязанным к его ногам.

— Это вам надо учесть в своей педагогической работе, — заметил Озол.

— Я это учитываю, — ответил Салениек, впервые посмотрев Озолу прямо в глаза. — Может быть, вы видели объявление о моем докладе? Тема весьма обычная, ее можно развить с чисто психологической, даже с идеалистической точки зрения. Я решил иначе. Мы с вашей дочерью долго беседовали о том, как вообще заинтересовать молодежь лекциями. Мирдза сама перед тем провела нечто вроде опроса. Многие из молодежи считают политические темы скучными. Воспитание характера, напротив, привлекло почти всех. Все же ставлю себе задачу — связать эту кажущуюся аполитичной тему с политикой. Хочу рассказать прежде всего о двух мирах, о фашистском и о социалистическом мире, о разложившемся, дегенерирующем фашисте и о возвышенном, самоотверженном советском человеке. Моральные качества советского человека я хочу показать как образец, по которому должен формироваться характер молодых людей.

— Задумано хорошо, — одобрил Озол.

— Да, задумано неплохо, и полагаю, что прочту хорошо. Надеюсь также, что молодежь воспримет это хорошо. Только меня самого, когда я готовил доклад, какой-то червь грыз и как бы издевался надо мной: «Ты точно пастор: внимайте моим речам, но не зрите на мои деяния».

— У вас тяга к самоистязанию, — улыбнулся Озол.

— Как у монаха, — с горькой усмешкой добавил Салениек.

— Но было бы значительно хуже, если бы вас ничто не беспокоило. Это не дает вам превратиться в самодовольного, обросшего слизью мещанина, — успокаивал его Озол.

— Вот именно этого я больше всего и боюсь! — воскликнул Салениек. — Иногда мне кажется, что меня все же связывают старые родственные узы с этим почтенным господином. В решающие минуты жизни это родство действует атавистически — не хватает сил для осуществления своих намерений. Так это было и осенью, когда мне, возможно, благодаря случайности, предложили место директора школы и бронь от мобилизации. Будь вы здесь, мне было бы стыдно отказаться от того, что я говорил при встрече с вами.

— Выходит, в конечном счете, что в ваших внутренних терзаниях повинен я? — шутливо заметил Озол.

— Объективно говоря, ни один человек не может винить другого, даже если тот активно влияет на него. Где же тогда характер, самостоятельный выбор пути? И все же часто человек, даже без непосредственного воздействия, может направить жизнь другого в ту или иную сторону. Хотя бы, влияя как катализатор, только одним своим присутствием. Если рядом стоит великан, хочется равняться по нему, так как стыдишься своего ничтожества. Я говорю о тех, которые хотят следовать за кем-нибудь, так как сами беспомощны, как хмель без подпорки.

— Но ведь есть выдающиеся личности и настоящие великаны, идеи которых могут послужить опорой, хотя