В гору - Анна Оттовна Саксе

— Ей-богу, забыл, — признался парень, почесывая затылок. — Многовато опрокинули с хозяином. Ноги подкашивались. Подумал, как же я полезу наверх за сеном? Можно еще убиться. Человеческая жизнь дороже стоит, чем вся эта скотина.

— Жизнь негодного человека выеденного яйца не стоит, — резко ответил Ванаг. — Подобрался, кулачуга, к чужому добру, как мышь к горшку со сметаной.

— Покажите, сколько у вас фуража, — потребовал Озол.

Парень открыл дверь в сарай. Он был до самой крыши набит клевером и сеном.

Тут и Гаужен не мог оставаться безразличным:

— И вам обоим не стыдно морить лошадей голодом!

Тем временем Лауск открыл хлев, где стояли лошадь и две коровы Калинки. Лошадь спокойно хрупала клевер, которым были набиты ясли. Коровы лежали и жевали жвачку, зарывшись почти по уши в сухом сене. Это были два мира, отличавшиеся друг от друга так же резко, как когда-то хозяйская половина отличалась от батрацкой. Разгадка была очень проста — частное имущество и народное имущество.

— Немедленно дайте лошадям клевера! — приказал Петер, и Калинка с парнем бегом кинулись в сарай. Лошади так жадно набросились на корм, что конюх даже вскрикнул: лошадь схватила зубами его за руку.

— А где у вас лежат запасы овса? — спросил Ванаг.

— Мало нам дали, — невинно пояснил Калинка, словно ничего не произошло. — Там в комнате вы видели мешки. — Одним глазом он покосился на Озола, не захотят ли грозные контролеры проверить. Но никто не пожелал возвращаться в комнату, от одного вида которой мутило еще и теперь. Они сели в сани и, не простившись, уехали.

— Надо бы еще сегодня перевести лошадей в имение, — заговорил Озол, подавленный мрачным зрелищем.

— Это мы можем сделать, — энергично сказал Ванаг. — Поедем, вышвырнем из имения этих мародеров, а вечером переведем лошадей и переправим часть корма.

Розалия Мелнайс устроилась в замке бывшего имения со всеми удобствами, превратив замок в хлев. В прачечной кудахтали куры, в большой кухне, где раньше только готовили свиньям пищу, теперь обитали свинья и две овцы. Только коровы и лошади стояли в конюшне. Огромный ценный ковер украшал пол кухни, ибо Розалия «не желала, чтобы на крашеный пол таскали снег и грязь». Шахматный столик служил для кухонных надобностей и выглядел так, словно его царапали когтями десятки кошек. На низком, разукрашенном серебряными инкрустациями столике во всем своем величии стояло бельевое корыто. Изразцовая плита была в пестрых подтеках и пятнах, лишь кое-где сохранив следы былой белизны. В кухню также была вынесена обтянутая синим узорчатым шелком тахта, изголовье которой успели засалить жирными волосами, а изножье запачкать грязными сапогами.

В комнате прежде всего привлекал внимание рояль, его черная лакированная крышка была превращена в универсальный склад. В комнате было прохладно, и поэтому здесь стояли ведерки с грибами, кадки с солеными огурцами, остатки обеда и мешки с мукой. От рояля через всю комнату — к двери и в кухню — по светлому паркетному полу пролегла черная наслеженная тропинка. Не повезло и круглому дубовому столу: горячие миски и капли похлебки расписали его темную поверхность замысловатыми узорами.

— Это же прямо вандализм! — вздохнул Озол. — Почему вы не живете в своем доме? — спросил он Розалию.

— Разве бедному человеку нельзя теперь в замке пожить? — ответила она вопросом, подбоченившись. — Кто же тут будет жить — какие-нибудь новые буржуйчики?

— Я думаю, что нам тут нечего спорить или рассуждать, — сказал Озол, сдерживая возмущение. — Вы немедленно соберите все, что вам тут принадлежит, и перебирайтесь в свой дом.

— Вы не имеете никакого права выгонять нас! — запротестовала Розалия. — У нас есть бумага. Погоди, погоди, куда Эйдис ее задевал? — Она забегала по комнате в поисках этой бумажки. Затем, выбежав на порог кухни и увидев мужа, который как раз подходил к двери, крикнула:

— Эйдис, Эйдис! Где у тебя та бумага? Куда ты запрятал?

— Какая бумага? — не понял тот.

— Ну, эта. От господина Циммермана, — нетерпеливо объяснила Розалия. — Бумага, в которой он завещал нам свое имущество.

— Ах, эта, — спокойно ответил Эйдис, — она на рояле.

— Заходи живей! — приказала жена, размахивая руками. — Тут всякие понаехали и хотят нас выбросить.

В комнату вошел Эйдис, рослый, плечистый мужчина, в полушубке, крытом домотканым сукном, и в высоких сапогах. Он преувеличенно вежливо поздоровался с приезжими и недоуменно посмотрел на них.

Тем временем Розалия нашла «бумагу» и, помахав ею в воздухе, сунула Озолу под нос, непрестанно повторяя:

— Вот она! Вот она! Ну, видите! Читайте!

Озол взял бумажку и посмотрел. Это была написанная на немецком языке справка о том, что Маргер Циммерман на время своего отсутствия доверяет управление всем своим движимым и недвижимым имуществом Эдуарду и Розалии Мелнайсам. То, что это действительно так, было заверено печатью какой-то немецкой воинской части. Озол перевел справку на латышский язык, и Ванаг громко расхохотался.

— Наколите ваш документ на гвоздь в нужнике. Только для этого годится эта немецкая бумажка полунемецкого господина.

Словно опасаясь, как бы Озол не поступил с ее бумагой, как советовал Ванаг, Розалия вырвала ее у него из рук.

— Я ведь говорила, чтобы писал по-латышски или по-русски! — накинулась она на мужа.

— Да, но иначе штурмфюрер не соглашался печать поставить, — оправдывался тот.

— Документы немецкого времени — нам не указ, — решительно заключил Озол. — У вас есть своя земля и свой дом, идите туда и живите!

— Дорогие господа, пожалейте наших деток! — громко запричитала Розалия. — У нас там только одна комната, а мальчики уже подрастают… — она осеклась, двусмысленно улыбнувшись.

— Пристройте еще одну комнату, если надо, но сегодня же вечером в имении чтоб духа вашего не было! — нетерпеливо прервал ее Ванаг. — И свой навоз заберите с собой!

— Навоз непременно возьмем, — бормотал Мелнайс, — как же можно навоз оставить. Но сегодня нам всего не перевезти. Сами видите, как много у нас тут вещей.

— Вещи эти не ваши, — ответил Ванаг, окинув взглядом обстановку. — Увезете ни на иголку больше, чем привезли. Это — народное имущество.

Неожиданно для всех Розалия вдруг бросилась на пол, обхватила сапоги Озола и, разыгрывая истерику, стала умолять:

— Сжальтесь, сжальтесь! Сколько мы из-за этих вещей настрадались! Русские