Избранное - Тауфик аль-Хаким

Помолчав, он вдруг сказал совсем другим тоном:

— Учитывая создавшееся политическое положение, я думаю, что новое правительство будет менять мудиров и всю администрацию, как это бывает обычно.

Только я хотел открыть рот для ответа, как вошел слуга, наверно шейх, судя по его чалме, хотя на нем была обычная рубаха, грязная, как рубахи всех крестьян. Ноги его были босы. Он принес нам две чашки от разных сервизов, ручки у них были отбиты. Я пил очень осторожно, заглядывая в чашку и боясь вместо сахара увидеть в ней таракана.

Покончив с беседой и инбирем, мы приступили к делу. Судья приказал принести ему образцы почерков всех своих чиновников. Мы сличили их с почерком письма и не нашли ни одного похожего. Тогда мы стали показывать письмо каждому человеку в суде, надеясь, что кто-нибудь узнает почерк. Все напрасно. Мы вышли из суда, так ничего и не добившись. Абд аль-Максуд-эфенди сказал:

— Давайте проверим заодно тюрьму, и дело с концом.

Я не возражал. Мы пошли в управление маркеза. Мамур был там. Собрав несколько старост, он разъяснил им свою новую точку зрения на существующее политические положение. Он давал им указания с тем же воодушевлением, с каким раньше говорил о старом правительстве. Увидев меня и узнав о цели моего прихода, он поспешил мне навстречу и усадил на самое почетное место. Распуская свое собрание и провожая старост до дверей, он поучал их:

— Смотри в оба, омда, вот ты! И он! Кандидат правительства должен пройти на выборах. Я вам все разъяснил, теперь мое дело — сторона. Вы уж сами смотрите… Понятно?

Они в один голос ответили:

— Понятно, бек.

Один из них нерешительно произнес:

— Бек, у нас в деревне кучка смутьянов. От них чего только не жди… И их слушаются…

Похлопав его по плечу, мамур сказал:

— Смутьянов оставь мне!..

Когда они вышли, мамур вернулся ко мне и, еле переводя дух, устало сказал:

— Вот уже два дня как я этим занимаюсь.

Желая подшутить над ним и немножко попугать его, я сказал:

— Однако, господин мамур, ведь известно, что вы принадлежите к партии прежнего правительства.

Он поспешно ответил:

— Молчите, что вы! Все знают, что я всегда всем сердцем был за новое правительство. А то, что в сердце, — неизменно. О делах судят по намерениям.

Я улыбнулся:

— Оставим политику, поговорим о деле.

Я рассказал ему о результатах осмотра трупа, о сломанных шейных позвонках и попросил его помочь разыскать преступника, задушившего женщину. Он ответил:

— Эти два дня маркез не может заниматься делами об удушениях и поджогах.

— Странно, неужели у вас есть еще какие-то дела, кроме охраны порядка?

— Видно, вы ничего не поняли!..

— Нет, не понял!..

— По-вашему, надо забыть о выборах и заняться делами об убийствах?

— Разумеется.

— У нас другие инструкции!

Он отвернулся от меня и стал поигрывать наручниками и цепями, висящими на стене. Абд аль-Максуд-эфенди подмигнул мне, давая понять, что пора прекратить разговор. Желая переменить тему, он сказал:

— Господин мамур разрешает взять тюремные документы…

Я понял, что мой авторитет под угрозой, и воскликнул:

— Я сам проверю тюрьму и весь маркез.

И я решительно поднялся. Мамур смутился, немного подумал и сказал дружеским тоном:

— Пожалуйста, тюрьма к вашим услугам… Только подождите одну минутку.

Он быстро вышел и крикнул:

— Эй, сержант Абд ан-Наби!

Когда он исчез, что-то толкнуло меня посмотреть в окно, выходившее во двор. И я увидел, как мамур в сопровождении сержанта спешит к тюрьме. Отперев ворота, они выпустили несколько человек, вид которых свидетельствовал о том, что это зажиточные люди из разных районов. Их отвели в сарай, предназначенный для хранения соломы и корма для скота, и заперли за ними дверь на ключ. Тогда я крикнул Абд аль-Максуду-эфенди:

— Иди сюда и убедись своими глазами. Эта тюрьма почище Бастилии. Мамур спрятал несколько человек в сарае с соломой.

Абд аль-Максуд сказал умоляющим тоном:

— Бек, времена плохие, и у всех в городе на уме одна только политика. Незачем докапываться до истины…

— Значит, мы согласимся с тем, чтобы в тюрьме сидели люди, не совершившие никакого преступления?!

— Бек, да не будет скрыто от тебя, что мамур находится в подчинении самого министра внутренних дел и премьер-министра, тогда как мы подчиняемся только министру юстиции. Судьи и следователи, занимавшие такую позицию, какую вы сейчас занимаете, в этих политических условиях были переведены на работу в Ас-Саид.

— Значит, подписать документы маркеза и молчать?..

— Бек, разве мы лучше других?.. Есть же люди поумнее нас…

— Отлично, скорей давай документы, и с миром…

19 октября…

Я понял, что только жених, сватавшийся к Рим, сможет помочь нам распутать клубок этого дела. Но как его найти? Ведь мы не знаем даже его имени. Решили попросить районное начальство прислать к нам кого-нибудь из соседей Рим, желательно, конечно, женщину. Ведь женщина по своей природе любопытна и болтлива: может быть, узнаем от нее имя жениха. Нет таких женщин, которые не знали бы всех невест и женихов своего квартала. Но будут ли сейчас в маркезе выполнять просьбы следователя? Ведь все забросили дела и интересуются только политическим положением в стране. Мне не найти в эти дни даже гафира, который внял бы моим приказаниям. Лучше самому связаться с деревней и попросить местный полицейский участок прислать нам нужную женщину. Я позвал привратника и велел ему связаться с участком. Он снял, трубку, и больше четверти часа в комнате раздавались его крики:

— Алло, участок! Участок! Слышите меня, участок? Здесь господин следователь! Алло, участок!

Но участок хранил гробовое молчание. Привратник все больше и больше распалялся и наконец принялся с такой силой вертеть ручку телефона, что чуть не оторвал ее. Это был один из тех районных телефонов, разговаривать по которым невозможно. После бесконечного надрывного крика, шума и путаницы множества голосов они, как правило, разъединяются сами собой. Ты требуешь, чтобы приехал свидетель, а тебе докладывают об обследовании ирригационных сооружений, спрашивают, на какое время открыть шлюз для того или иного участка, кто-то говорит о новобранцах тоном, не допускающим возражения.

Так бывает обычно, но сегодня телефон упорно молчал, только позвякивал под руками привратника, нещадно крутившего ручку, словно кофейную мельницу. Привратник кричал то с мольбой, то с угрозой:

— Участок! Я взываю к вашей чести! Отзовитесь хоть раз! Как вам не стыдно! Отвечайте… О…

Я не выдержал:

— Хорошенькое дело! Я просил тебя соединиться с участком, а не заигрывать с ним!

— Видно, бек, там нет ни господина инспектора, ни секретаря участка…

— На участке никого нет?..

— Ведь сейчас выборы, бек.

— А кто же работает?

— Лучше свяжемся со старостой и затребуем солдата и женщину.

— Звони!

Наконец нам удалось вытребовать одну из соседок Рим. Ее доставили под конвоем. Подошло время обеда. Меня очень утомила обычная кабинетная работа: расследование бесконечных дел о подлогах, взятках, злоупотреблениях ростовщиков и других запутанных дел, поступивших сегодня из маркеза. Больше всего было протоколов о «бродяжничестве». Обычно в бродяжничестве обвиняются люди, настроенные против правительства. Как легко заполучить против нежелательных лиц такое оружие, и как оно сильно в руках административных властей.

Вот, например, любого представителя знати очень просто обвинить в том, что он не работает. По этому обвинению его с разрешения следственных органов можно арестовать якобы для расследования на четыре дня, пока из Каира не придут сведения о личности задержанного.

А какой следователь в наши дни будет возражать против приказов об аресте, издаваемых маркезом? И я пошел обедать, подписав несколько таких приказов, угодных Аллаху и управлению маркеза.

После полудня я приступил к допросу свидетельницы. В результате длиннейшей беседы мне удалось узнать, что жениха Рим зовут Хусейном и проживает он в соседней деревне.

— Слушай, женщина, ты говоришь, его зовут Хусейн? Да ведь Хусейнов тысячи в стране. Какое у него еще имя?

— Не знаю, господин мой. Невеста сказала мне, что его зовут Хусейн. Я не спрашивала, как зовут его отца. Я ни о чем не спрашивала. Я темная женщина, и до других мне нет дела. Не приведи Аллах тебе быть на моем месте. Больше всего я ненавижу болтовню. Я, господин, за всю свою жизнь никогда не вмешивалась в чужие разговоры и не задавала никаких вопросов. Ведь говорят же: «Не суйся между луковицей и шелухой»…

— Хватит, замолчи, у меня от твоей трескотни все мозги перевернулись. Пусть перевернутся мозги того, кто тебя прислал. Если бы тебе показали этого юношу, ты бы узнала его?