Избранное - Тауфик аль-Хаким

— Следовательно, никто не вскрывал и не осматривал труп…

— Обычно, ваша честь, цирюльники районов по телефону докладывают медицинскому инспектору о чьей-нибудь смерти, а тот, сидя в своем кабинете, каждый раз спрашивает о причине смерти. Ему отвечают, что человек умер своею смертью. А доктор повторяет по телефону одно и то же: хороните, хороните, хороните…

— Отлично! Отлично! Отлично!

Видно, и от цирюльника никакой пользы не будет. Я хорошо знаю этих санитарных цирюльников. Вся их обязанность заключается в том, чтобы получить от семьи умершего пять пиастров и добиться разрешения на похороны, даже не взглянув на покойника и не побывав в его доме. Но если бы они были не только похоронными маклерами, если даже допустить, что среди них нашелся бессребреник, который, сознавая свой долг, произвел бы вскрытие трупа — что мог бы обнаружить невежественный человек при осмотре тела, на котором нет заметных повреждений? Как мог бы он установить, что человек умер насильственной смертью?

Вся беда заключается в самом институте санитарных цирюльников, которых нет больше ни в одном государстве на земле.

Так же обстоит дело и с повивальными бабками. Мне запомнился случай, о котором рассказал мне однажды врач районной больницы. Его пригласили в одну деревню на тяжелые роды. Поспешив туда, он увидел лежавшую на спине женщину, из ее чрева торчала рука ребенка. Рядом с больной сидела рыжеволосая, скуластая старуха. Врачу сказали, что это — повивальная бабка Ситт Хиндийя, а женщина находится в таком положении уже третьи сутки. Он спросил старуху, чего она ждала все это время, почему не вызвала врача? Старуха ответила: «Мы ждали помощи Аллаха. Мы просили Аллаха ниспослать ей благословение». Обследуя больную, врач обнаружил во влагалище солому, мочевой пузырь был разорван. Не было никакой надежды спасти ее, а младенец погиб еще два дня назад. У ног женщины врач увидел кучу грязной соломы. Повернувшись к Ситт Хиндийе, он спросил, что все это означает. Старуха ответила: «Господин доктор, когда я вложила руку, чтобы вытащить ребенка, она наткнулась на что-то скользкое. Чтобы не скользило, я потерла немного соломой». И она протянула врачу руку с длинными черными ногтями, всю в соломенной трухе.

Врач сказал мне: «Повивальная бабка принимает ребенка у женщины, словно это буйволица… Роженица и ребенок умерли, а медицинское управление ограничилось тем, что потребовало от повитухи объяснений… И вот порядки не изменились, хотя все великолепно знают, что таким образом ежегодно погибают тысячи детей…»

Я внимательно посмотрел на этого равнодушного цирюльника и понял, что в Египте души бедных людей ничего не стоят, потому что те, кому надлежит заботиться о них, думают об этом очень мало.

Я выпроводил и этого человека. Теперь, пожалуй, самое главное узнать, кто автор анонимного письма. Я призадумался, и вдруг мне пришло в голову показать письмо шариатскому[105] судье, чтобы он спросил своих чиновников, не знают ли они этого почерка. А может быть, почерк знаком и самому судье. Я по-прежнему был уверен, что автор письма — азгариот. Значит, и надо начать с шариатского суда.

Я вызвал Абд аль-Максуда-эфенди — начальника уголовного отдела, одного из друзей шариатского судьи, и попросил его сопровождать меня. Вскоре мы прибыли в здание шариатского суда. На наш вопрос, где находится судья, нам указали на комнату, перед дверью в которую стояли деревянные башмаки. Абд аль-Максуд-эфенди шепнул мне, что господин судья, вероятно, совершает омовение перед полуденной молитвой, и тут же рассказал, как благочестив и набожен этот судья. Постучав в дверь, мы вошли. Судья, без джуббы[106] и чалмы, сидел на молитвенном коврике. Он поднялся нам навстречу, поздоровался и, усадив нас, велел подать инбир[107]. Абд аль-Максуд-эфенди решил избавить меня от необходимости самому начать разговор и, обернувшись к судье, сказал:

— У господина следователя есть дело к вашей чести…

В голосе судьи прозвучала тревога, когда он поспешно ответил:

— Дай Аллах, чтобы это была хорошая весть. У господина следователя дело ко мне лично или…

Заметив его волнение, я вспомнил, что рассказывал мне о судье мамур. Однажды губернатор предложил позаботиться о внешнем виде нашего городка, а заодно и о здоровье граждан, и разбить в центре бульвар. Некоторые знатные люди пожертвовали на это дело, кто сколько мог. Узнав об этом, шариатский судья явился к мамуру, сказал ему, что этот проект — безрассудство и предложил вместо бульвара построить мечеть для рабов божьих, чтобы в ней наставлять людей на путь веры и благочестия. Хитрый мамур согласился с судьей и с энтузиазмом поддержал его предложение:

— Необходимо доложить об этом господину мудиру. Я заранее уверен, что он даст свое согласие. А чтобы еще больше обрадовать его, мы поставим имя вашей чести в самом начале списка жертвователей. Я считаю, что вы пожертвуете не менее пяти фунтов.

Мамур рассказывал мне, что после этого разговора судья, по-видимому, не спал всю ночь, а ранним утром явился к нему и горестно спросил:

— Вы доложили о моем проекте господину мудиру?

Мамур, чуть улыбаясь, ответил:

— Нет еще. Но сегодня в конце дня я собираюсь встретиться с его превосходительством.

Этот случай всплыл в моей памяти, когда шариатский судья с волнением спросил: «У господина следователя дело ко мне лично?» Я прочел на его лице все, что творилось в его душе. Он явно боялся, что мы пришли за какими-то пожертвованиями. Я поспешил успокоить его, сказав, что у меня к нему служебное дело. Вытащив из связки бумаг анонимное письмо, я объяснил, чего мы от него хотим. Судья обрадовался:

— Ну, это совсем просто. Сначала выпьем инбиря… а потом посмотрим, как все устроить…

Хлопнув в ладоши, он крикнул:

— Шейх Хасанейн, поскорее пришли нам слугу!

После небольшой паузы он вторично принялся нас приветствовать.

— Добро пожаловать… Для нас такая честь…

Абд аль-Максуд-эфенди решил продемонстрировать мне, на какой короткой ноге он с судьей и как хорошо его знает. Повернувшись ко мне, он сказал, указывая на судью:

— Его честь весьма сведущ в науке.

Затем он обратился к судье:

— Я никогда не забуду, господин судья, тот день, когда вы так отчитали этого мальчишку-учителя…

Судья перебил его, воскликнув:

— Да смилуется над нами Аллах. — И продолжал: — Аллах да устыдит его… Я не могу выносить богохульства и невежества. Представьте, господин следователь, этот эфенди преподает географию в школе. Он выступил с научной лекцией об ученом христианского мира по имени Шантон и утверждал, что этот ученый знал точный вес земли и неба. Прости, о великий Аллах!.

Я задумался над тем, что означает имя, названное судьей, и в конце концов пришел к выводу, что речь идет об ученом-математике Эйнштейне. Поэтому мне захотелось узнать, что же произошло. По-видимому, на лекции разгорелась борьба двух мировоззрений, борьба, которая всегда вызывает у таких людей, как я, желание быть не только ее свидетелем, но и узнать, чем она кончилась.

Заинтересовавшись, я спросил судью:

— Вы были на лекции, господин судья?

— Так пожелал Аллах, я был сначала до конца.

— И что же там случилось?

— Случилось, господин мой, что учитель встал и сказал в присутствии паши-мудира, высших чиновников и знатных лиц, что этот ученый-безбожник открыл то, что до него было никому не ведомо. Тогда я встал и крикнул ему: «Ты лжешь, господин учитель. Аллах в своей священной книге сказал: «Нет ничего такого, чего нет в этой книге». Но присутствующие заставили меня замолчать. Я умолк из уважения к господину мудиру. Если бы не он, я не стал бы молчать, клянусь господином Каабы[108]! Потом учитель продолжал говорить, но в его словах не было никакой логики, так что их даже трудно передать. Он сказал, что этот ученый христианского мира при помощи всяких математических вычислений узнал точный вес земли и неба! Я не мог совладать с собой и, вскочив, закричал: «Подожди, господин, подожди. Прежде всего скажи нам, этот ученый Шантон взвешивал небеса и землю с троном или без трона?» Учитель смутился и спросил: «С каким троном?» Тогда я напомнил ему слова из священной книги: «Его трон вмещал небеса и землю», — и крикнул: «Ответь, лживый учитель, ведь в этом самое главное: с троном или без трона?»

Едва сдерживая смех, я серьезно спросил судью:

— И что же?..

— Ничего, господин мой… ничего особенного. Лектор не смог мне ответить, обиделся на то, что я ему мешал, и ушел. Публика подняла шум, и началась неразбериха. Господин мудир разгневался на меня и счел мое поведение оскорблением для себя. Кончилось тем, что все ушли с лекции, а ведь это для меня — самое главное. Кроме того, люди обратили внимание на мое неуважение к мудиру, многие требовали, чтобы я извинился. И я извинился. Да рассудит нас Аллах! Но, несмотря на мое извинение, с того самого дня мудир уже не благосклонен ко мне.