Избранное - Тауфик аль-Хаким

Я улыбнулся и, показывая на мамура, сказал шейху Усфуру:

— Скажи это господину мамуру, ведь птица была в его руках!

21 октября…

На следующее утро, когда я пил у себя в кабинете кофе, пришла телефонограмма, сообщавшая о новом происшествии в маркезе: отравление женщины. Она получила от мужа, с которым разведена, пирожок и, съев его, почувствовала признаки отравления. Конечно, женщина обвинила бывшего мужа в том, что он хотел ее отравить и освободиться от необходимости ее содержать. Вполне правдоподобно, дело надо расследовать.

Я слишком хорошо знал эти дела об отравлениях и все связанные с ними отвратительные подробности, особенно в утренние часы. Прибыв на место, я увижу женщину, лежащую в луже рвоты и испражнений. На все мои вопросы она будет отвечать не словами, а только… Да сжалится надо мной Аллах! Это зрелище всегда заставляло меня отплевываться. Хорошо бы передать дело помощнику! Я вызвал его и дал ему телефонограмму. Мельком взглянув на нее, он воскликнул:

— Отравление? В жизни не расследовал дел об отравлениях и даже не присутствовал при таком расследовании!

Еще бы! Конечно, не расследовал! Даже я, имея большой опыт, не решаюсь вести следствие по этим делам без бланка, о котором упоминается в инструкциях генерального следователя. В бланке записаны обязательные вопросы, которые должны быть заданы и на которые необходимо получить ответ. Указана форма этих вопросов и ответов и форма протокола, к которому прилагаются сосуды, содержащие образцы рвоты и испражнений. Эти сосуды обязательно посылаются на анализ. Кроме того, предписывается остричь обвиняемому ногти, отрезать его карманы и послать их в запечатанном пакете вместе с вещественными доказательствами для химического анализа. Видите ли, следы мышьяка часто остаются на ногтях и в карманах.

Вызвав секретаря следствия, я приказал ему приготовить все необходимое и дать мне вышеупомянутый бланк. Просмотрев его, я прочел еще следующее:

«Параграф 141. При посылке вещественных доказательств в медицинский пункт… следственные органы обязаны послать в то же время генеральному следователю… следующий бланк, тщательно заполнив все графы:

1. Дата донесения о происшествии.

2. Имя, возраст и пол пострадавшего.

3. Был ли пострадавший совершенно здоров до несчастного случая?

4. Замеченные явления, как, например, рвота, расстройство желудка, боли, жажда, головная боль, головокружение, слабость в конечностях, судороги, сонливость, потливость, зрачки глаз, пульс, дыхание.

5. Жаловался ли пострадавший на особое вкусовое ощущение во рту при приеме пищи?

6. Наблюдалось ли у пострадавшего онемение или отечность языка и конечностей?

7. Было ли у пострадавшего обморочное состояние?

8. Были ли у него судороги?

9. Были ли эти явления внезапными?

10. Замечалось ли у пострадавшего подобное состояние раньше?

11. Промежуток времени, прошедший между принятием подозрительной пищи и первыми симптомами отравления?

Примечание: Необходимо указывать точные даты и определенные часы, не писать, например: «На второй день, через три часа или в понедельник», — а сообщать, например: «Явления начались в четыре часа дня, 16-го числа такого-то месяца, такого-то года и раньше всего было замечено то-то, и это имело место в четыре часа тридцать пять минут дня или утра».

Замечательно! Все эти вопросы следует задать пострадавшему, находящемуся в почти бессознательном состоянии. Удивительнее всего, что мы требуем от него точного сообщения, когда, в каком часу и в какую минуту появились у него симптомы отравления. Ведь не следует говорить, например, — в понедельник. Несчастный пострадавший, измученный головокружениями, слабостью в конечностях, судорогами и сонливостью согласно бланку, будь то мужчина или женщина (например, темная крестьянка, которая вообще не имеет часов и, может быть, никогда их не видела), неукоснительно обязан сказать нам, что симптомы были впервые замечены точно в три часа и одну минуту!

Ну что же, возложим столь тяжкий груз этих вопросов на голову отравленной женщины! Я взял с собой помощника, чтобы впоследствии он не мог отговариваться незнанием дела. Не успели мы отправиться в путь, как получили вторую телефонограмму. Я заметил:

— С самого начала ясно, что нас сегодня ожидает!

Затем я ее прочел. Это было печальное известие из государственной больницы о том, что Камар ад-Дауля Альван скончался. Я воскликнул:

— Этот человек умер прежде, чем мы узнали его тайну!

И, взяв карандаш, я написал обычное в подобных случаях заключение: «Приказываю произвести вскрытие трупа». Я велел помощнику присутствовать при вскрытии и сообщить мне потом о его результатах. Он отправился в больницу, а я — в дом несчастной женщины, съевшей пирожок. Все было именно так, как я ожидал. Я увидел женщину во дворе дома. Вокруг нее толпились соседки, которые, как мне показалось, притащили сюда все посудины, похожие на кастрюлю или миску, имевшиеся в квартале. Женщины приносили посуду и подставляли ее ко рту пострадавшей, распростертой на земле. Она корчилась в судорогах, стонала, хрипела. Я бросил взгляд на секретаря следствия — пора раскрыть протокол. Пройдя среди наполненных посудин, я подошел к потерпевшей и спросил:

— Твое имя, возраст и пол?

Женщина не ответила. На ее бледном, искаженном судорогой лице не появилось и признака мысли. Повысив голос, я повторил свои вопросы, но она только протяжно застонала: ее снова начало рвать. Несколько женщин быстро подбежали и поддержали ее голову. Они шептались:

— Пусть ее оставят в покое в такой тяжелый час!

Услышав их шепот, я подумал: «Клянусь Аллахом, я тоже хотел бы оставить ее в покое! Но разве я могу это сделать? Ведь генеральный следователь ждет бланка и сосудов!»

Одна из женщин, собравшись с духом, сказала мне:

— Не утруждай себя, господин. Ты хочешь знать, как ее зовут? Ее зовут Набавийя.

— Набавийя… а дальше?

— Мы не знаем никакого другого имени, кроме Набавийя. У нас в квартале ее зовут только так: «Иди сюда, Набавийя! Пойдем, Набавийя».

Но этого было недостаточно. Необходимо записать ее имя полностью. Я стал просить женщин помочь мне хоть на одну минуту привести ее в чувство. Они окружили ее, подняли ей голову и стали что-то шептать на ухо, прося ответить господину следователю. Прошло около часа. Наконец пострадавшая шевельнула губами. Женщины обрадовались и стали ободрять ее, похлопывая по плечам:

— Да… да, ответь нам, милая!

Я торопливо крикнул ей прямо в ухо, обливаясь потом от усердия:

— Как твое имя? Твое полное имя?..

Она застонала и глухим, дрожащим голосом произнесла:

— Меня зовут… Набавийя.

От досады я чуть не выругался.

— Понятно, Набавийя! Отлично! Но дальше? Как имя твоего отца? Я хочу знать имя твоего отца! Набавийя… а дальше как?

Но я обращался с мольбой к полутрупу. Ее голова упала, она молчала, изредка издавая глухие стоны. Меня охватило отчаяние. Я громко прикрикнул на женщин, и они снова приподняли ее, смочили ей виски холодной водой и зашептали ласковые слова. Наконец они добились ответа, и я узнал ее полное имя.

Но в бланке оставалось еще с десяток вопросов! И если добиться только имени стоило таких страшных усилий, что будет дальше? Особенно смущал меня последний вопрос: о промежутке времени между принятием подозрительной пищи и появлением первых симптомов! Ведь примечание в бланке требовало указать точные даты и часы. Разве эта женщина, у которой мы вырвали ее имя только после того, как она едва не вытянула из нас душу, скажет нам, в котором часу и во сколько минут заметила она появление первых признаков отравления? Немыслимо! Разве я не безумец, что задаю такие вопросы? Разве я ничего не вижу? Что подумают о моем рассудке эти женщины, если мне самому стыдно своего поведения. От этой распростертой на земле женщины я требую ответа на вопросы о часах и минутах, вопросы, напечатанные на бланке, изготовленном в столичных конторах, в безмятежности и спокойствии, вдали от этих испражнений и рвоты! Я дал понять секретарю, что допрос надо прекратить. Мы ограничились тем, что взяли «образцы» рвоты и испражнений и отрезали ногти и карманы у бывшего мужа отравленной. Потом мы вернулись к себе. Я пошел в свой кабинет и в изнеможении упал в кресло.

Пролежав минуту с закрытыми глазами, я услышал скрип отворяемой двери. Вошел мой помощник. Лицо его было бледно. Очнувшись от апатии, я быстро спросил:

— Что у тебя?

— Вскрытие…

— Ты присутствовал при нем? Каков результат?

— Результат… Я… Я…

И он опустился на стоявший поблизости стул; пристально вглядевшись в его лицо, я все понял. С этим молодым человеком произошло то же, что и со мной в тот день, когда я впервые присутствовал при вскрытии человеческого трупа.