Воспоминания о жизни и деяниях Яшки, прозванного Орфаном. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Также никто, лучше меня, не был осведомлён о том, что делалось при нашем дворе, в Литве, в лагерях, на границах, более того, и за границей. Хотя женившись, я не хотел выходить за ворота и стены, и редко когда за Лобзов и за Скалку выезжал, достаточно было в самом городе, на что смотреть и о чём говорить. Когда я сидел дома, не проходило дня, чтобы кто-нибудь не навестил меня или Кингу, которую люди очень любили и уважали.
Но и я другой такой женщины, как она, в жизни не встречал, любезной со всеми, благодетельной к бедным, сдержанной в разговоре, с лучшим сердцем, чем у неё. Мы жили, как подобало, с панами помещиками, особенно с Литвой, которая сюда заезжала, мещан также не презирая, среди которых были люди, которые и шляхте бы позора не делали.
Уже в то время мещанин, особенно краковский, вовсе не считался хуже паношей и землевладельцев. Многие из них приказали рисовать себе гербы и щиты, как шляхта, и их использовали, некоторые выпрашивали их у иностранных монархов, приобретали земельные владения, соединялись браками со шляхтой.
В повседневной жизни немало их с таким великолепием выступало, так одевалось, ездило, с таким двором ходило, будто бы хотели соперничать с панами. Пробовали устанавливать leges sumptuаriae и провозглашать, но это ни чего не дало, потому что ни от меха, ни от шелков, ни от драгоценностей, ни от карет и возниц из-за этого купцы и торговцы не отказывались, а на свадьбах миски и столы, и количество шутов не проверяли.
Потом из этих влиятельных мещанских и купеческих семей в Краковском, Величке, Бохни столько народилось шляхты, которая старой стыда не делала.
Я бы наконец выбрался из этой каменицы в деревню, как Бог велел, но в Литве постоянно было беспокойство, угрожала война, опасность для жены и ребёнка, поэтому откладывали до того времени, пока успокоится, пока вернётся порядок, потому что ни на стороне Глинского, ни на стороне Зебрежинского я быть не хотел, только с королём.
Однако этот желанный мир мог наступить не скоро, потому что Глинские не спали, другим также спать не давали. Напрасно посылали на Русь для переговоров и заключения мира, который и королева Елена, вдова, выпрашивала у брата. Глинский там эффективней интриговал и обещал чуть ли не всю нашу Русь отдать московскому князю.
Дошло даже до того, что, постоянно наступая Зебрежинскому на горло, князь Михал сначала собрал вооружённую кучку, несколько десятков человек, и с ней уже явно шёл на неприятеля, где бы схватил его безоружённым. Так сражаясь в окрестностях Гродна, потому что Зебрежинский пребывал там в одном из своих домов, случаю было угодно, чтобы он поймал любовницу маршалка, о которой знали, что тот не имел от неё тайн. Поймав её в дороге, допросили, пока она не рассказала, где искать Зебрежинского.
Глинский со своими людьми напал на усадьбу, в первые часы сна приказал стянуть маршалка с кровати и дал татарину отрубить ему голову, устроив сам себе правосудие.
Потом он, ограбив дом, ехал четыре мили, приказав везти перед собой воткнутую на копьё голову врага, которую не скоро потом бросили в болото.
Это было объявлением войны королю и всем тем, которые не хотели быть на его стороне, так как потом Глинский отправился опустошать земли своих врагов, которых в то время много пало безоружных. Русскому это было на руку.
Михал, ища себе какое-то право на литовские земли, захотел жениться на вдове Симона Олелковича, обещая власть её сыну, но умная вдова не захотела этого, и не дала доступа ни к себе, ни к Слуцку.
Таким образом, он пошёл грабить Овруч, Мозирское и соседние земли, сея в них ужас. Заручившись поддержкой Друцких и Мстиславских князей, он снова покусился на Слуцк и княгиню Анастасию, но та его оттолкнула. Дерзкий Глинский продвинулся прямо к Вильну, пока не подъехал король с войском. Тогда уже было нечего делать, он сбежал в Москву и отдался в её руки.
Лучшего инструмента против Польши не мог иметь Василий Московский, чем этот человек, у которого были свои пособники не только в Литве, в Польше, но, как я говорил, и в Германии.
Человек был ловкий, который всегда оказывался тем, кем желал, с немцами общался, как один из них, с поляками так же гладко умел обходиться, с Украиной приходил к согласию, как брат, а с Москвой ему также было легко примириться. Думаю, что и с татарами он бы справился, если бы они ему что-нибудь обещали.
Той несчастной войны, которая потом вспыхнула по наущению Глинского, описывать не хочу, потому что я знал о ней только кое-что понаслышке. Рассказывали, что сам король Сигизмунд, как и его армия, очень храбро выступали, увеличивая панику, а солдаты Василия, не так хорошо вооружённые, почти нигде не отваживались вступить с ними в битву, и у гетманов было поручение, чтобы на поле боя не выходили, а захватывали только замки.
В этой войне у короля рыцарской славы прибавилось, он также себя не жалел.
К тем, кто тогда прославился, стоит записать и князя Константина из Остророга, которого Русь схватила в плен под Ведрочей. Его вынудили командовать русским войском против татар, но муж великого духа, как только смог освободиться, рисковал жизнью, чтобы вернуться к своим. Когда ему это удалось, он был королю очень полезен, потому что лучше знал врага, способ ведения войны и силы.
Только после поражений Василий начал медленно склоняться к заключению мира, которого и Сигизмунд очень хотел, потому что с того времени, как взошёл на трон, у него не было времени отдохнуть.
Глинские остались в Москве, но, хотя их там всем наделили, обеспечили, это всё равно их не удовлетворило, и вскоре они задумали предательство. Мир с Польшей был хрупок. Быстро нашлись причины, чтобы его порвать, о чём все историки напишут более подробно.
На следующий год у нас в Кракове был немаленький переполох от огня. Страдом тогда почти весь выгорел, за исключением нескольких костёлов, которые удалось спасти, а городу грозила большая опасность, по причине
