Фарландер - Кол Бьюкенен

Пока Нико осторожно стягивал края раны, Эш с бесстрастным лицом наблюдал за его работой. Усталость пошла на пользу — отупевший мозг почти не реагировал на жуткую картину.

— Достаточно, — сказал наконец Эш.

Нико обрезал нитку ножом, наложил повязку, стащил со старика сапоги и помог ему устроиться на койке.

Эш опустил голову на подушку и закрыл глаза.

Нико наблюдал за ним исподтишка, и перед глазами вставала картина недавней схватки: почти слепой старик вихрем разрывает строй Регуляторов, меч в его руке летает, как будто невесомый, и весь этот смертоносный танец — блестящее подтверждение тому, что окружающий его миф — правда.

— Я, кажется, убил человека сегодня, — тихо сказал он, не зная даже, слышит его старик или нет.

Эш чуть-чуть повернул голову и приоткрыл глаза.

— И как ты теперь себя чувствуешь?

— Как преступник. Как будто забрал что-то, на что у меня не было никаких прав. Как будто стал кем-то другим, как будто испачкался.

— Хорошо, пусть так и остается. Тревожиться будешь потом, когда после такого же не будешь чувствовать ничего.

Но именно этого Нико и хотел больше всего: не чувствовать ничего. Как он вернется домой, как посмотрит в глаза матери после того, что сделал?

— У него могли быть дети. Сын. Вроде меня.

Эш закрыл глаза.

— Ты молодец, — прохрипел он.

Нико не слушал. Не сняв даже сапоги, он совершил самый трудный в жизни подъем — забрался на верхнюю койку, — растянулся на тонком матрасе и провалился в сон.

Так они и лежали, оба изможденные, в поту и засохшей крови, не слыша ни звуков разыгравшейся в комнате наверху драки, ни нескончаемого звяканья монет за стенкой.

Темные улочки вокруг дома оперы давно притихли. Сам театр тоже погрузился в тишину; представление закончилось, и зрители разошлись — кто-то отправился домой, кто-то — на поиски других развлечений.

Тележка покачнулась под тяжестью еще одного трупа. Команда чистильщиков работала молча, если не считать приглушенных натужных стонов или редких проклятий, раздававшихся за платками, которыми люди, занимавшиеся уборкой мертвецов, обматывали лицо. Двое, мужчина и женщина, стояли в сторонке и только наблюдали за ходом работ. Мужчина потягивал курительную трубку; женщина, кутаясь в плащ, подпирала стену.

— Вот и он, — заметил мужчина. — Наконец-то.

Еще одна запряженная зелом, больше похожая на деревянный ящик на колесах повозка въехала, поскрипывая, в переулок. Возница тихонько щелкнул языком и натянул поводья. Повозка остановилась как раз напротив мужчины и женщины.

— Ты не очень-то торопился, — упрекнула она.

Возница пожал плечами.

— Давно? — спросил он, спускаясь на землю.

— Не больше часа.

Возница снова щелкнул языком и, обойдя повозку сзади, открыл дверцу. Из проволочной клетки на него злобно смотрели две ищейки.

— Ну же, мои дорогие, на выход. Пора отрабатывать свой хлеб.

Открыв клетку, он привязал к ошейникам прочные поводки и лишь затем выпустил собак на волю.

Едва спрыгнув на землю, ищейки натянули поводки, но остались на месте в ожидании команды и только водили носами, выказывая желание поскорее начать охоту.

— След ведет туда, — подсказала женщина.

Но собаки уже сами поймали запах и потянули своего хозяина с такой силой, что он едва удержал их.

— Не отставайте, — бросил он через плечо, даже не став убеждаться, следует за ним кто-то или нет.

Регуляторы переглянулись и последовали.

Глава 22

РЫБАЛКА С КАМЕШКАМИ

В любом другом порту Мидереса внезапное появление военного галеона без опознавательных знаков, если не считать таковым нейтральный черный флаг, и с немалыми боевыми силами на борту вызвало бы немалую тревогу.

В Чиме, однако, к такого рода зрелищам давно привыкли. Вот почему, когда корабль пришвартовался у пристани и прибывшие на нем по-военному четко и дисциплинированно сошли на берег, лишь с полдюжины портовых нищих, в большинстве своем бывших моряков, калек и стариков, выказали некоторый интерес, угасший, однако, как только они поняли, что на подаяние рассчитывать не приходится. Только один из них, мужчина лет сорока с лишком, с обмотанным куском кожи обрубком вместо левой руки, задержал взгляд на молчаливых гостях. Бывший солдат имперского легиона, еще сохранивший некоторую ясность ума, отметил и армейские татуировки на обнаженных запястьях приезжих, и военную форму под штатской одеждой, и сдержанность в поведении.

Штурмовики, решил ветеран-калека, и отодвинулся подальше в тень, откуда продолжал наблюдать за чужестранцами. Их офицеры подошли к городскому стражнику. Недолгие переговоры завершились неким соглашением. К первому стражнику присоединились другие. Привели мулов. Матросы прибывшего корабля спустили на пристань тяжелые ящики, в которых вполне могло находиться, например, золото, и погрузили их на запряженные мулами повозки, после чего небольшая процессия под командованием офицера и в сопровождении стражников направилась в город.

Оставшиеся, человек семьдесят, получили приказ разойтись и расположились на отдых под утренним солнышком. Время от времени небольшие группки, снабженные деньгами и инструкциями, отправлялись с поручениями: купить мулов, зелов, припасы.

Забыв на время о пагубных влечениях, калека ветеран наблюдал за происходящим на пристани с недоумением и странной ностальгией, задаваясь вопросом: кто же те глупцы, что накликали на себя гнев Империи?

Ворвавшийся в раскрытое окно башни колючий ветер принес с собой запах сырости, предвещающий дождь. Посмотрев на темнеющее, предгрозовое небо, Ошо плотнее завернулся в толстое одеяло и зябко повел плечами.

«Вот и буря надвигается. Вдалеке, над горными вершинами, собирались угрюмые тучи. А ведь последняя пронеслась только-только. Да, зима нынче приходит рано».

Мысль эта не принесла ему радости. Здесь, в горах, Ошо не ждал от зимы ничего хорошего. От постоянной сырости болели кости, и каждое движение причиняло боль. Шли годы, и теперь даже такой простой акт, как утренний подъем, давался напряжением сил и воли. Зимой он в полной мере ощущал бремя прожитых лет, так что оснований для неприязни хватало.

«Старею, — подумал Ошо. — Раньше я такими сомнениями не терзался».

Басо — в худой, хлопающей на ветру рясе — торопливо пересек монастырский двор. Провожая старого друга взглядом, Ошо уже собрался окликнуть его, но в последний момент остановился. Нахмурился.

Басо? Нет, не может быть. Басо ведь мертв.

Ошо присмотрелся. Разумеется, внизу был не Басо, а Кош — с покрасневшими от холода ушами, съежившийся от пронизывающего ветра. Вечно голодный, он исчез за дверью в кухню, рассчитывая, конечно, подкрепиться еще до завтрака.