Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич

самооправдания и на то, что он пал так низко, что питается мясом свиней, вскормленных мертвечиной, он в глубине души понимает, что не революция тому виной, а наоборот, он сам предал ее. Он поддался «слишком человеческим» позывам своего «я».

Но как типичный старорежимный интеллигент, он всегда находит оправдание своим действиям, даже «патрофагии». Тяготея к гамлетовской софистике, он утверждает, что в конечном счете «и жирный король, и тощий нищий — только два разных блюда, съедены же они будут оба за одним столом» (1928: 33). Всех в конце концов съест смерть, а для нее нет разницы, поедает ли кто-то трупную свинину, или его самого съедают черви. Лишенный веры в победу человечества над природой и в конечный результат этой победы — бессмертие, этот читатель Шекспира и, наверное, последователь Екклезиаста забывает, что человек — нечто большее, чем пища для червей, и что власть смерти не абсолютна. Интеллигентский индивидуализм мешает ему понять, что революция совершается для того, чтобы решить сверхзадачу победы над смертью, и что эта великая цель не должна замутняться временными трудностями. Поедая мерзкую свинину и утешая себя цитатами из «Гамлета», этот несчастный индивидуалист обрек себя на жалкое существование на кладбище Старого мира — и он тонет в «темной воде» своего собственного нравственного разложения.

Раздеришин из «Евразии» — тоже человек двойственной души, раздираемой протворечиями, как указывает его фамилия. В отличие от гамлетоподобных интеллигентов, он человек действия и имеет ряд других положительных черт; у него в сущности даже «правильные» мысли (например, идея Евразии), но его индивидуалистический подход к деятельности и классовая ментальность мешают ему стать строителем Нового мира. Раздеришин, с одной стороны, предается горделивым мечтам о личных подвигах, а с другой — ненавидит окружающую его новую реальность, совершенно ее не зная. Он полон честолюбивых устремлений, но не в состоянии осуществить и малой доли, поскольку привык рассматривать любое действие как личную инициативу. Вполне логично, что этот романтический индивидуалист кончает сумасшедшим домом, так как мир может быть разумно преображен только коллективным созидательным трудом; только труд может сотворить реальность еще более сказочную, чем сказка. Однако, прежде чем безумие охватывает несчастного Раздеришина, привыкшего, подобно пушкинскому Германну, ставить все на одну карту, он встречается лицом к лицу с истиной.

Его краткое просветление — результат ночи, проведенной в склепе. Пережитое за это время заставило его возненавидеть и кладбищенский мир Бубнова, и самого Бубнова — это живое олицетворение нэпа. Преисполненный ненависти к мертвому миру прошлого, который порождает смерть и поддерживает ее якобы незыблемое существование, он принимает решение объявить этому миру войну. Но как в Турции, так и в Советской России эта война индивидуалиста, конечно, не может привести к желаемому результату. Проиграв «войну с Великобританией», он решает уничтожить смерть в родной стране: взорвать бубновское кладбище последней гранатой, оставшейся у него после «турецкой кампании». Естественно, Раздеришину не удается победить мир смерти, и его попытка уничтожить власть генерала Оптика и Вия-Дыло в одиночку оказывается такой же бессмысленной, как его турецкая кампания за Евразию. Неудача приводит Раздеришина к неверному выводу, что «кладбище не победить» и что всем миром правит чудовищная власть Смерти (1928:134). Вскоре после своего бессмысленного поступка он получает доказательство своей неправоты.

Под аккомпанемент оркестра, с развевающимися на утреннем ветру флагами мимо кладбища проезжает танк, «переживший» войну и восстановленный коллективом советских рабочих. На броне этой великолепной военной машины восседает трудовой коллектив, который после длительных и напряженных усилий завершил ее «воскрешение», то есть ремонт. При виде этого великого торжества Раздеришина осеняет мысль, что кладбище можно победить только совместным трудом и техникой. Войну против слепой природы следует вести не в одиночку, подобно Раздеришину, и не единичными отчаянными вылазками, а целеустремленным коллективом в ходе неустанного труда. Осознав всю несостоятельность своей прежней индивидуалистической установки, злополучный завоеватель Евразии сходит с ума.

Пневматики, или люди духа

Только пневматики, у которых мысль и действие, природная воля и обретенная самодисциплина, индивидуальные стремления и коллективная солидарность — короче говоря, активность и сознательность — пребывают в полной гармонии, одержат победу над гамлетизмом и утопическим индивидуализмом. В числе пневматиков есть и «новые» женщины. Так, Валя Бубнова находит дорогу к истине, несмотря на клеймо своего происхождения и вопреки тому, что была осквернена Раздеришиным, изнасиловавшим ее, когда она была его невестой. По вечерам она учится метко стрелять (119, 131), по-видимому готовясь к грядущему сражению со Старым миром смерти и врагами Нового мира. В то время как ее отец наживается на смерти, Валя присоединяется к тем, кто объявил ей и ее сторонникам войну. Даже ревнивый и озлобленный Раздеришин вынужден признать, что «женщина — жизнь» и поэтому Валю, как и всех новых женщин Нового мира, «смертью не возьмешь» (131).

Типичный пневматик Огнева — храбрый военный, который не раз встречался со смертью и хорошо изучил ее повадки. Не боясь ее, он готов с ней сражаться. К этой категории принадлежит красный командир Петр Лукич Самоседов, положительный герой рассказа «Темная вода». Он действительно новый человек, даже дважды переродившийся: в первый раз «в грому гражданской борьбы», во второй раз — во «въедливой кипени казарменной политграмоты» (23). Читатель встречает Самоседова, когда тот возвращается в родную деревню после битв Гражданской войны. Дома он обнаруживает, что революция мало что изменила в жизни деревни, и решает удвоить свою бдительность. Внимательно наблюдая за происходящим вокруг, он замечает, что свиней в доме деревенского попа кормят трупами. Самоседов сразу же понимает, какая здесь таится опасность. В грозном разговоре с попом он формулирует свои выводы следующим образом: «учитывая распространимость через свиной элемент покойницкой заразы — поворачивай в сельсовет!..» (39).

Самоседов, однако, понимает, что здесь таится не просто риск заразиться, но еще большая опасность. Объявив, что, «имея в виду революционное сознание» и «непроизводительность труда трупов», им можно «приделать ручку» (38–39), Самоседов, может быть, имеет в виду, что патрофагия недопустима, поскольку внешняя оболочка мертвеца должна быть сохранена по возможности неповрежденной. Ни одна конечность или орган не должны быть перемещены или, тем более, съедены, поскольку мертвецу, может быть, еще понадобятся все его части (как в какой-то степени учит и православие). Если, например, в процессе распада отвалится «ручка», ее можно со временем прикрепить снова с помощью воскресительной науки — ведь человек, как и машина, состоит из частей, которые можно заменить другой «ручкой» и снова смонтировать в целое. Так как слово «ручка» может также означать «рукоятка», не исключено, что Самоседов, понимая человека как машину,