Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века - Айрин Масинг-Делич

Слишком многие люди в Старом мире полагали, что «псу живому лучше, нежели мертвому льву» (Екк. 9: 4). Цепляясь за преходящее, Смертное человечество Старого мира тратило время и энергию на мимолетные удовольствия. Те, кому не нравилась «собачья жизнь», обычно не видели убедительной альтернативы к ней и впадали в самоубийственное отчаяние. Ныне, когда строится новая жизнь, ситуация изменилась и все люди доброй воли могут последовать примеру Сарабова и других строителей советской жизни. Однако некоторым выбор по-прежнему не по силам.

Гилики, или люди плоти

Произведения Огнева источают непримиримую ненависть к «разносчикам болезни смерти» — к плотским людям, «питающим своими мясами и жирами смерть» [Пакентрейгер 1930: 75]. Это в основном представители бывших высших и средних классов. Для аристократов, попов и буржуа вампирический эгоизм, мелкий гедонизм и банальный индивидуализм характерны в гораздо большей степени, чем для пролетариев и сочувствующих пролетариату интеллигентов. В «Евразии» лишенный прав собственности бывший аристократ Бубнов становится служителем «культа» и, отягощенный большинством пороков, присущих людям плоти обеих классовых разновидностей, демонстрирует тесные причинно-следственные связи между этими пороками и смертностью. Накапливая товар в склепе Грохольских, наслаждаясь едой и вином в окружении мертвых, эта «гробовая мышь», вероятно, радуется их «присутствию». Сознание, что он ест и пьет, в то время как «окружающие» лишены этой возможности, даже если при жизни они были «львами», наверняка доставляет ему особое удовольствие. Если предоставить Бубнова и ему подобных самим себе, они не просто построят «новые ворота» в своем кладбищенском царстве, но и возведут целый новый город-некрополь.

Еще один класс, несущий угрозу Новому миру, хотя он сам подвергался эксплуатации со стороны правителей старого мира, — это несознательные и примитивные крестьяне, упорно цепляющиеся за прежний уклад жизни. Во многих рассказах Огнева 1920-х годов крестьяне едва отличимы от своего природного окружения или же буквально представлены «ведьмами», «лешими», «колдунами» и «домовыми». В рассказе «Щи республики» (1922), например, мы встречаемся и с «пожилым лешим Егоркой», и с «Ягой Малявихой», и с маленькой «Кикиморочкой», и наблюдаем их, когда они вступают в контакт с поистине омерзительной категорией не то людей, не то животных — с мешочниками-мещанами, в данном случае с героем рассказа — слесарем, а теперь еще и мешочником Петром Ивановичем Борюшкиным. Как известно, эти обыватели-торговцы во время Гражданской войны и в первые послевоенные годы буквально наводняли поезда, очень наглядно демонстрируя, что не все русские люди достойны Революции. Видя «беззубый рот крестящейся старухи» и слыша крики из «кучи грязных пеленок на багровых бабьих клешнях» (137), повествователь с ужасом замечает на лицах этих примитивных созданий, именуемых мешочниками, «звериный оскал засебятины» (137). После встречи с жителями лесов, болот и трясин Петр Иванович поймет, что торговля с крестьянством — гибельный путь. Изрядно выпив, Борюшкин испытывает самый настоящий ужас от их «статуса» леших и кикимор, — хотя он пьян, а может быть, именно поэтому, он отчетливо видит в них «нежить». Убежав из их «избы на курьих ножках», он хочет вернуться к поезду, но не достигает спасительной цели. Поезд «отвергает» его и оставляет позади.

В чем же вина Борюшкина и его спутников-мешочников — в том, что они хотели запастись в деревне продуктами, недоступными им в городе? Ведь все люди испытывают голод и нуждаются в питании. По-видимому, у людей плоти «воля к биологическому существованию» проявляется более агрессивно и открыто, чем у голодных, но дисциплинированных пролетариев. Последние ближе к исполненным достоинства конструкциям, именуемым машинами, которые не требуют пищи беспрестанно и громогласно (хотя и им необходимо топливо для работы). Эти рукотворные изделия оказываются более высококачественными «организмами» в сравнении с плотскими созданиями, вынужденными постоянно угождать своим примитивным биологическим потребностям. Очевидно, поступок городского пролетария Петра Ивановича, возвратившегося к своим крестьянским корням как мешочник, представлен автором как особенно «низкий». Он ведь уже познал правила пролетарской дисциплины и все же не придерживается их.

Поезд, везущий мешочников, несравненно лучше их и других подвластных биологии существ: хотя его пассажиры унижают его самим своим присутствием в нем, он тем не менее остается символом Революции и нового «небиологического» человечества. Тон автора становится лиричным, когда он говорит о поезде. Это — «живой, конечно, организм, но — фантастический, далекий от природы». Это «дракон, обладающий сердцем», прекрасный плод человеческого труда и творчества (1928: 136). Новый человек должен стать таким, как этот поезд: самодостаточным, независимым, начисто лишенным черт того прожорливого животного, каким был человек Старого мира. Рассказ «Щи республики», таким образом, говорит о главном не только социальном, но и философском конфликте своего времени — конфликте между городом, который, несмотря на обилие в нем мещан, все же несет в себе пневматический дух, и биологической деревней, населенной гиликами; между «животным» крестьянством «леших и ведьм» и «пневматическими» партийцами и рабочими. Для раскрытия этого конфликта используется характерный символ того времени: «поезд и путешествие на нем в будущее» [Геллер 1982: 109].

Психики, или люди души

Биологическая сторона жизни в мире Огнева имеет отчетливо негативную окраску. Нежелательна, однако, и излишняя психологическая сложность, по крайней мере, если она проявляется при отсутствии воли и решимости. Гамлетовская болезнь рефлексии может быть таким же препятствием на пути самовозвышения человека, как и животная жадность. Вот почему «поезд революции» катит вперед без тех «людей души», которые не могут решить, какую цену они готовы платить за проезд. Сколько бы колеблющиеся интеллигенты ни утверждали, что они выше материальных нужд, их зависимость от физических потребностей оказывается порой такой же сильной, как у темных крестьян и мешочников. Разница только в том, что психики находят сложные объяснения своей неуемной потребности в жизненных удобствах, — обычно они уверяют, что этого требует их ценная и весьма «чувствительная» умственная деятельность.

Многие люди души принадлежат к интеллигентам, не сопричастным правде пролетариата. Нерешительность, абстрактное мышление, старомодная этика, элементарная трусость и слабость воли — вот лишь некоторые из основных пороков, присущих этим «гамлетоподобным» персонажам, обремененным ценностями Старого мира, подчас вопреки собственному желанию. Такой персонаж представлен в рассказе «Темная вода» (1924). Несмотря на все свои возвышенные принципы, этот представитель несоветской интеллигенции не в состоянии выдержать лишения и голод времен военного коммунизма и прибивается к попу и попадье, питающимся мясом свиней, вскормленных трупами с приходского кладбища. Этот слабовольный интеллигент, некогда ратовавший за революцию, а теперь живущий в доме священника, утверждает, что разочаровался в революции из-за вызванных ею всенародных бедствий и из-за того, что и он сам должен был прибегнуть к «патрофагии», чтобы выжить. Однако несмотря на все