На грани риска - Виталий Волович

Ну и февраль! Кажется, еще ни в одном месяце на нас не обрушивалось столько неприятностей. Пурги, торошения, морозы - чего только не было в феврале! Хорошо еще, что в нем всего двадцать восемь дней.

Всю ночь на четырнадцатое февраля мы не спали. Льдину то и дело встряхивало. Она вздрагивала от ударов, поскрипывала, как старый деревянный дом, но все еще держалась. Трещины, которые образовались десять дней назад и вели себя до сегодняшнего дня тихо, начали дышать. Они то расходились, то снова сходились, и тогда вдоль их краев возникали невысокие грядки торосов, шевелившихся и похрустывавших.

Иногда казалось, что торосить начало совсем рядом, и дежурный выпускал несколько ракет, тщетно пытаясь хоть что-нибудь разглядеть за короткие секунды их горения. Наконец забрезжил рассвет, окрасив все вокруг - сугробы, торосы, палатки - в унылый, пепельно-серый цвет, что придало еще большую мрачность происходящему.

Часы показывали восемь, когда льдину потряс сильный удар, от которого закачались лампочки, а со стеллажа на пол свалилось несколько тарелок.

Все выскочили из палаток и столпились в центре лагеря, всматриваясь в морозный туман, пытаясь рассмотреть, что же происходит там, за его мутной подрагивающей пеленой.

– И откуда зимой столько тумана натащило? - сердито сказал Дмитриев.

– Наверное, где-то недалеко много открытой воды, - покачал головой Яковлев.

– Михал Михалыч, мы, пожалуй, сходим с Иваном на разведку, посмотрим, что там на аэродроме делается, - сказал Курко и, не дожидаясь ответа, шагнул в серую густую муть. За ним последовал Петров.

– Вернитесь, немедленно вернитесь, - крикнул Сомов, но обоих уже поглотил туман.

– Вот черт! - выругался Макар. - Чего на рожон лезут. Станет посветлее - тогда все увидим.

– Вроде бы жмет в основном с востока, - сказал Яковлев. - Весь вопрос в том, как будет развиваться торошение и как поведет себя наша льдина. Все-таки пак толщиной в три метра - штука крепкая.

Гурий в этих делах у нас авторитет, и мы внимательно прислушиваемся к его рассуждениям. Туман начал понемногу рассеиваться. Уже можно было различить крайние палатки, черные фигурки Петрова и Курко, удалявшиеся от лагеря. Они были на расстоянии сотни метров, когда поле за их спиной треснуло со страшным грохотом, похожим на орудийный залп. Огромные льдины взгромоздились друг на друга и в считанные минуты образовали пятиметровый вал торосов. Разведчики бросились назад, и мы со страхом наблюдали, как они карабкаются с льдины на льдину. Один неверный шаг, и их раздавит многотонными громадами. Лед наступал. Гигантские глыбы наползали одна на другую, обрушивались вниз и снова громоздились. Будто адская "мясорубка" перемалывала толстый, трехметровый пак, и наше поле метр за метром исчезало в ее прожорливой пасти. Маленькая брезентовая палатка гляциологов затрепетала на вершине голубовато-белой скалы и, перевернувшись, исчезла в ледяном хаосе. Вал торосов поднимался все выше и выше. Вот он достиг уже шести, восьми метров. Лед впереди него, не выдержав, трескался, ломался и под тяжестью глыб, давивших сверху, уходил под воду. Шум стоял такой, что в двух шагах приходилось кричать друг другу.

Снова раздался пушечный грохот, и метрах в двадцати перед наступающим валом возник новый, такой же грозный и неумолимый. Он в несколько минут вырос метров до семи, и снова поле впереди него лопнуло с оглушительным треском, и теперь уже метрах в тридцати от фюзеляжа поднялся третий вал и покатил к лагерю. Он двигался словно лавина гигантских белых танков, и воздух дрожал от грохота, скрежета, стонов и тресков, сливавшихся в единый угрожающий звук: бу-бу-бу-бу. Льдина дрожала как в лихорадке. Мы понимали, что еще немного и под тяжестью наступающих торосов вот-вот поднимется четвертый вал, на этот раз в самом центре лагеря. Для нас он будет последним.

Северное крыло вала подбиралось к радиопалатке. Но Курко, нервно дымя папиросой, нетерпеливо поглядывал на часы. А стрелки как назло двигались значительно медленнее, чем торосы. Но он не мог свернуть станцию, не передав на Большую землю сообщение о бедствии. Палатка то и дело подрагивала. Позвякивали миски на полке, проливалась вода в кружке, стоявшей на унформере, раскачивались лампочки над головой. Но Костя словно не замечал происходившего. Наконец в наушниках раздались знакомые позывные. Курко склонился над столиком и торопливо стал выстукивать ключом точки-тире тревожного сообщения: "Сильным сжатием базовая льдина уничтожена тчк Лагерь наступает три гряды торосов тчк Пытаемся перебраться соседнее поле тчк Все здоровы тчк Сомов тчк". Курко отстучал радиограмму и, помедлив, добавил: "Торосы рядом радиостанцией тчк Следите эфире тчк Связь кончаю зпт связь кончаю тчк".

Наверное, вот так, не бросая ключа до последней минуты, посылали на Большую землю свои последние сообщения разведчики-радисты.

Закончив работу. Костя щелкнул тумблерами. Погас красный глазок индикатора. Быстро отсоединив кабели питания, антенну, он с помощью Щетинина вынес передатчик из палатки и бережно поставил на передок нарт. За ним последовали ящик с аккумуляторами, которые не забыли завернуть в ватную куртку, зарядное устройство и, наконец, движок. Радисты взялись было за постромки. Вдруг Костя крикнул: "А антенна?! Антенну забыли!" - и, перепрыгивая через трещины, побежал навстречу наступавшему ледяному валу, на пути которого сиротливо торчала спичечка радиомачты.

Мы ухватились за растяжки, пытаясь распутать намертво завязанные обледеневшие узлы. Мы дергали, тянули, обдирая руки о стальные жилы и то и дело опасливо поглядывая на подступавший вал торосов. Тяжелые глыбы, скатившись с гребня, уже падали рядом с нами.

– Пора тикать, - сказал Костя, едва увернувшись от крупного осколка льда, шлепнувшегося у ног.

В этот момент, размахивая топором, подбежал Щетинин и, не говоря ни слова, яростно обрушился на растяжку. Она поддалась. За ней другая, третья. Мы бросили мачту поверх кучи радиоимущества, нагруженного на нарты, и бегом потащили их прочь. Через пару минут на месте, где стояла мачта, уже бурлила ледяная каша.

К десяти часам от всего многокилометрового пакового поля остался лишь жалкий, метров сорок на тридцать, клочок льда, пересеченного во всех направлениях трещинами, словно кусок стекла, по которому с размаху ударили молотком. Льдина содрогалась от толчков и то и дело словно уходила из-под ног, как пол в трамвае при внезапной остановке.

Но первый шок уже прошел, и теперь мы отступали, унося с собой все, что только могли взвалить на себя, без чего нельзя было продолжать жизнь на льдине.