По невидимым следам - Матвей Наумович Медведев

штурмбанфюрер Мёллер, а педантичность требовала фиксировать на бумаге любые показания арестованных, даже те, которые были явно не по душе гестаповцам. Разве думали они, что их протоколы спустя двадцать с лишним лет попадут в руки других следователей, советских, которые во имя установления истины переведут тексты допросов с немецкого на русский и преклонятся перед мужеством Нади Федоровой и ее друзей-патриотов, так ничего и не выдавших палачам.

Воронцова полагала, что, совершив предательство, она тем самым избавилась от дальнейшего пребывания в гестапо. Но она ошиблась. Роль ее не ограничилась только этим. Стремясь выведать как можно больше, гестаповцы решили «подсадить» ее в камеры к заключенным. Верка безропотно пошла и на это.

Предателю всегда хотелось бы, чтобы не оставалось следов его преступной деятельности. Но остаются документы, отыскиваются и свидетели, о которых предатель даже и не подозревал. Так было и в деле Воронцовой.

Игорь Кузьмин попал в гестапо вместе с двоюродным братом как раз в тот момент, когда сюда привозили участников гатчинского подполья, производили их допросы. Кузьмину было тогда пятнадцать лет, а его двоюродному брату Саше и того меньше. Их задержали в Пушкине, куда они попали в поисках пищи. Пушкин считался у оккупантов прифронтовой зоной. Каждого, кто попадал сюда, арестовывали по подозрению в шпионаже.

В камере, куда затолкали подростков, находилось много народу: мужчины, женщины. Из них Игорю была знакома лишь одна девушка по имени Надя. Она работала официанткой в аэродромной столовой. Иногда Надя обращалась к гатчинским ребятишкам с просьбой — помочь ей продать на рынке кое-какие фигурки из дерева и глины. Просила об этом и Игоря. Несколько раз тот исполнял ее просьбу.

Находился в камере и молодой человек по имени Иван. С допроса он вернулся весь избитый. Левая рука у него висела безжизненно, как вывихнутая. Но Иван держался стойко, даже не стонал, хотя видно было, что ему очень больно.

Под вечер дверь в камеру распахнулась, прозвучала команда «Ауфштейн!», и вошел офицер-гестаповец. За ним — невысокого роста женщина с голубыми глазами и кукольными ресницами. Как только Иван увидел ее, он кинулся ей навстречу и с ненавистью крикнул:

— Сука! Предательница!

И плюнул женщине прямо в лицо.

Женщина выбежала. А в камеру ворвались тюремщики и стали всех избивать. Били резиновыми плетками, кулаками, ногами.

Иван после того, как пришел в себя, сказал, обращаясь к Игорю и Саше:

— Ребята, вы, наверное, останетесь живы. Запомните ту, которой я плюнул в лицо. Это — предательница Верка Воронцова.

Гестаповцы пытались подсаживать Воронцову и в другие камеры. Но только ее привели в помещение, где сидели три девушки, как из соседней камеры, через стену, предупредили:

— Девушки, осторожнее, к вам посадили предательницу.

На другой день Воронцову посадили еще в одну камеру. Но находившаяся там девушка сказала:

— Твое имя — Верка. Ты — фашистская шкура. Выдала Сергея, Ивана и Николая.

Так ничего и не удалось Воронцовой выведать от заключенных.

Возле рынка в Гатчине торговала мороженым молоденькая девушка Маша Веселова. Мороженое изготовлял ее отец — Яков Иванович. Взялся он за это дело не от хорошей жизни. До войны Яков Веселов работал на торфопредприятии. Когда же Гатчину заняли фашисты, он стал зарабатывать тем, что колол и пилил дрова. А потом смастерил тележку, покрасил ее в голубой цвет и начал торговать мороженым.

Мороженое было одного сорта — сливочное. Его зачерпывали ложкой с длинной ручкой и накладывали на вафлю. Положат, а сверху накроют другой вафлей. На вафлях были выдавлены имена: «Мария», «Нина», «Сергей»…

Покупали мороженое охотно. Когда питания не хватает, и мороженое, в котором больше соли, чем сахара, подспорье.

Поскольку Маша Веселова сама мороженое не изготовляла, а лишь продавала, главным в деле считался Яков Иванович. Машу же все знали как «дочь мороженщика». Так ее и называли.

Однажды в июне, часов в 11 утра, когда отец и дочь прикатили свою тележку, как обычно, к рынку и собирались начать торговать, к Маше подошел незнакомый человек.

— Вы будете Мария? — спросил он.

— Да, я — Мария, — ответила девушка.

— Можно вас на минутку?

Недоумевая, Маша отошла с ним в сторону.

— Вы арестованы! — быстро проговорил незнакомец. — Следуйте со мной!

— Папа! — успела лишь крикнуть Маша. — Меня арестовали. Прощай!

— Тише! — прошипел незнакомец, больно сдавив ей руку выше локтя. — Марш вперед!

Маша даже не сняла своей белой курточки, в которой обычно стояла возле тележки, — не успела! Так и шла в ней. Только слегка распахнула, чувствуя, как внезапно жарко стало от того, что ведут ее, арестованную, неведомо куда. Впрочем, куда же еще могли вести, как не в жандармерию?

Но Маша ошиблась. Хотя ее и привели в жандармерию, но долго там не продержали. Вывели из здания, заставили сесть в машину между двумя здоровенными солдатами и повезли. По пути заехали в какой-то незнакомый дом, вывели оттуда молодого парня, посадили рядом с Машей и покатили дальше.

Девушка тихонько охнула, когда увидела здание, к которому их привезли, — гестапо.

Там ее повели вниз в подвал. Открыли дверь. Сразу же обдало сыростью, затхлым воздухом. Маша остановилась на пороге. Но ее толчком в спину заставили шагнуть в камеру. Зловеще лязгнул железный засов.

Маша огляделась. Железная койка без матраса. Со стен течет. На цементном полу — вода. Посередине — доски. Таково ее новое жилище. Надолго ли? Высоко под потолком заделанное решеткой окошко. Оттуда в камеру пробивается немного света. Окошко выходит на улицу. Изредка мелькают ноги. Это идут люди. Вот бы выбить стекло да крикнуть, чтобы пришли на помощь. Нет, ничего не получится!

Отошла. Присела на койку. На улице Маше было жарко, а тут охватил озноб. Она дрожала. Белая полотняная курточка была плохой защитой от холода. А под ней на девушке был только летний ситцевый сарафан. Синенький, с белыми цветочками.

Вскоре однако Машу снова бросило в жар. Ее вызвали на допрос. В кабинете, куда ее ввели, находилось несколько человек. За столом — офицер. Светлые волосы аккуратно зачесаны на пробор. Глаза смотрят испытующе, холодно. Сбоку — переводчик.

Вопросы следовали один за другим: знаешь ли Сергея? Собиралась ли уходить в Ленинград? Партизанка ли?

На все вопросы Маша отвечала отрицательно. Сергея не знает. В Ленинград уходить не собиралась (про себя же подумала: «Если б имела такую возможность, ушла бы!»). Партизанка? Нет, не партизанка!

Ничего не добившись, гестаповцы пригрозили ей: «Мы тебе покажем!»

Снова увели в камеру. Не дали ни еды, ни воды. Ночь Маша провела в полузабытьи. Слушала, как капает с труб вода. Утром лязгнул засов. Конвоир повел Машу наверх. Девушка думала: «Опять на допрос?»