Мятежное хотение (Времена царствования Ивана Грозного) - Евгений Сухов

— Ты проходи, мил человек, проходи! — повторял Шуйский и уже в самое ухо бродяги — Что же это ты, Яков Прохорович, мог бы мальца какого подослать, а сам бы задами прошелся. Никто бы тебя и не приметил.

— Осторожный ты стал, боярин. Неужно не знал ранее, что дружить со мной — это все равно что по плахе вышагивать? Не боишься поскользнуться на кровушке?

Шуйский долгим взглядом смерил Яшку и достойно отвечал, как и подобает вельможе:

— Ты меня не пугай. Мы с тобой вместе дьяволу служим, на рай я уже не рассчитываю. А теперь пойдем в дом, нечего здесь перед дворней выстаивать. Заприметят еще чего-нибудь, а потом перед государем не отговориться.

Столы в трапезной были заставлены яствами, огромными ломтями нарезаны окорока. В центре два кувшина с вином: в одном — белое, в другом — красное.

Яшка приглашения ждать не стал. Расселся хозяином на скамье и, сделав два глотка, осушил кувшин ровно на-воловину. Потеплело нутро. В голове сделалось веселее.

— Почто звал, боярин, говори? Мне здесь рассиживать нечего. Хозяйство у меня большое, а оно пригляда требует, — отрезал он огромный кусок окорока.

— Я вот с чем звал тебя, Яков Прохорович, — подлил в бокал Яшке рейнского вина боярин. — Руки мне твои требуются.

— С чего бы это? Задушить, что ли, кого надумал? А своей властью не справишься?

— Не справлюсь, Яков Прохорович, здесь особый случай. Окольничего надо… Ваську Захарова.

Яшка вернул окорок на тарелку и вытер жирный рот.

— Скоро ты мне предложишь самого царя придушить. Чем же тебе Захаров неугоден стал? — строго вопросил Яшка Хромой.

— Нужно мне… ты об этом не спрашивай, Яков Прохорович.

— Ну тогда не сговоримся, боярин, пошел я! Чего мне лясы понапрасну точить?

Яшка уже встал, и Петр Шуйский понял: если не удержит он его сейчас, то тать у дверей даже не обернется.

— Что ты! Что ты, Яков Прохорович! Если ты настаиваешь, так я могу сказать… но только никому! Крест целуй!

Яшка усмехнулся:

— Виданое ли дело, чтобы тать на кресте клятву давал? — Однако бережно извлек из-под рясы крест и так же осторожно поцеловал. — Говори теперь!

Петр Шуйский посмотрел на дверь, но за толстыми дубовыми стенами была тишина.

— Не по своей воле умерла царица Анастасия Романовна… Вот так-то, Яков Прохорович! Васька Захаров в том повинен, потому и наказание понести должен.

— Так ты бы об этом и сказал государю, — прикрылся наивностью тать.

— Как же об этом государю скажешь? Его гнев против нас самих и обернется.

— Ах вот оно что!

— Вот я и думаю, что здесь воля Божья должна свершиться. Негоже это, чтобы лиходей по земле ходил. Я знаю, что золотом и серебром тебя не удивишь, ты поболее моего богат будешь, но вот эта вещица тебе наверняка понравится, да и девке твоей приглянется. Как ее зовут? Калиса, кажись? Хо-хе-хе!

Яков Прохорович внимательно посмотрел на боярина, но удивления своего не выдал: только сегодня появилась Калиса, а боярину Шуйскому об этом уже ведомо.

— Выходит, знаешь ты про мои дела, боярин, не хуже, чем я про твои… Верно, Калисой ее зовут.

Тать взял с ладони боярина золотое ожерелье.

— Царица его носила, а теперь оно твоим будет.

— Ишь ты… царица!

Ожерелье и вправду было красивым. Цепь замысловато клепанная, а изумруды казались камешками, поднятыми с морского дна.

— Византийской работы. Софья Палеолог его носила, последняя византийская принцесса. Потом оно в дар бабке моей досталось, а от нее уже ко мне перешло.

— Что же ты с таким дорогим подарком расстаться хочешь, боярин?

— Дело большое, а за него и такой вещицы не жалко, Яков Прохорович.

Петр Шуйский слукавил. Ожерелье не было царицыным, а купил он его месяц назад у персидского купца, который на месяц застрял в Москве, следуя со своим товаром в Великий Новгород. Однако он говорил так убежденно, что и сам поверил в собственную ложь.

Яков Прохорович подарком остался доволен. Такая вещица наверняка понравится Калисе, не устоять ей перед светом зеленого камня. И он подумал о том, как спустит с плеч платье и пристегнет золотую цепь на белую шею. Подойдет к ее зеленым глазищам изумрудный блеск. Он несколько раз подбросил золотую цепочку на ладони, опытным купцом проверяя вещицу на вес, а потом сунул ее за пазуху.

— Хорошо, быть по-твоему, боярин. Где Васька Захаров живет?

— На Арбате. Крыша его дома в бочку выложена. Не спутаешь ты его. Там один такой дом.

— Он, кажись, думным дьяком был? — у порога спросил Яшка.

— Был, — в свою очередь удивился Петр Шуйский осведомленности Яшки Хромца.

Он понял, что Яшка Хромой наблюдает за ним так же ревностно, как сам Петр Шуйский стережет каждый шаг татя.

Грохнул Яшка Хромой дверью и быстро заковылял вниз по крутой лестнице.

Василий Захаров в этот день первый раз сидел в Думе. Простояв думным дьяком подле государя, он не смел опуститься даже на скамью, а сейчас с полным правом сидел рядом с именитыми боярами, то и дело разглядывая свой новый охабень, рукава которого едва касались пола.

Петр Шуйский не соврал: едва отошла царица, а Захаров на себя боярскую шайку стал примерять и уже через неделю вошел в боярскую Думу окольничим.

Вместе со вторым думным чином появился и достаток. Государь выдал жалованье вперед, и Василий Захаров прикупил меха и решил сшить с дюжину шуб, пять из которых будут выходными. Да такими, чтобы и перед именитыми боярами надеть не стыдно было. А еще окольничий купил четыре ведра пива и перепоил им на радостях всю челядь и дворню. Батюшке отправил с посыльным бочонок вина и кошель монет, а на словах велел передать, что купит ему корчму, и пускай на старости лет будет старик там хозяином.

Велик, однако, путь от свинопаса до окольничего. Кто бы мог подумать, что в боярской Думе служить придется, от государя в нескольких саженях сидеть станешь. В прошлом году к отцу заявился, так самые почтенные старцы со слободы приветствовать пришли, шапки перед ним поснимали. А в малолетстве не называли иначе, как Васька Грязь.

Василий Захаров устроил свой дом по подобию царского: в сенях дежурили сенные девки, во дворце суетилась многочисленная челядь, а в палатах он держал множество слепцов — домрачеев, которые в тоскливые зимние вечера распевали сказки и былины об Илье Муромце и Соловье-Разбойнике. А бахари у окольничего Васьки Захарова и вовсе были знамениты на всю Москву, послушать их былины приходили даже бояре: предлагали ему уступить сказочников, но окольничий всякий раз отказывался от многих денег.

Еще Василий Захаров прикупил немецких зеркал, которые выставил в девичьей комнате и у себя в тереме. Он не отходил от зеркала уже с час, разглядывал свое изображение. Шапка из тонкого куньего меха и вправду была по нраву окольничему, а кафтан из дорогого персидского сукна сшит был ему по плечам. Такой, как надо! Плечи не теснит, и грудь просторна.

Василий хотел было прилечь рядом с женой, которая мирно посапывала на широкой супружеской постели.

В сенях шибанулся о пол ковш и замолк, а следом раздался взволнованный голос Василия Захарова:

— Потапий, ты, что ли, это?! Чего молчишь?! Потапий!

Потапий не отозвался, а в сенях слышались тяжкие шаги, гость явно не спешил уходить и топтался у порога.

— Кто там?! Господи, да что же это!

Василий Захаров отстранился от жены и пошел к порогу.

— Кто здесь?!

Окольничий едва отворил дверь, как почувствовал, что горло оказалось в капкане: чьи-то сильные пальцы сжимали его все сильнее, потом оторвали от земли, и последнее, что он успел увидеть, — это гаснущую в углу свечу. А потом бездыханное тело окольничего, уже не чувствуя боли, ударилось о дубовый пол. Яшка Хромой взял с угла погасшую свечу, сунул ее в ладони покойника и произнес:

— Отходи себе с миром. Был человек — и не стало его.

Лукерья сжалась от ужаса в комок, когда увидела, что из темноты прямо на нее шагнул высокий человек. Он уверенно пересек комнату и склонил волосатое лицо над ее телом.

— Никак ли вдова Васьки Захарова? Хороша девица. В постели ты задом елозишь? — простодушно поинтересовался чернец.

— Да, — отвечала женщина, видно не совсем понимая, что говорит.

— Тогда годится, — качнулась большая голова Яшки Хромого, — я тебя пригрею. От твоего муженька одна душа осталась. А ты, по всему видать, бабонька горячая, тебе плоть нужна.

Лукерья чувствовала на себе тяжелое тело бродяги, движения его были размеренные и небыстрые. Баба чувствовала, как к ее бедрам приливает кровь, наполняя все ее существо, и единственное, что ей не позволяло расслабиться, так это бездыханное тело Василия Захарова. А когда она сумела забыть его всего лишь на миг, тело ее наполнилось радостью, и Лукерья закричала от блаженства.

Окольничий Сукин в тот же день выехал из Москвы. Показывая всякому чину государеву грамоту со строгими орлами на печати, он мог рассчитывать на то, что в ямах его задерживать не станут, царский сват получал добрых лошадей, а на дорогу пироги с луком.