Мари-Бланш - Джим Фергюс

все это, как мне казалось, было задумано, чтобы произвести на детей неизгладимое впечатление, ведь тогда мы, став взрослыми, все равно будем бояться ставить под сомнение Бога или его земных представителей. И теперь во время службы, преклонив колени в жесткой деревянной скамье, я не могла избавиться от ощущения, что отец Жан стоит прямо у меня за спиной, сверлит взглядом мою спину. И когда я обернусь, ткнет в меня пальцем и скажет: «Ах ты!..»

Однажды в выходные из Обпьера, расположенного примерно в тридцати километрах, к нам в гости приехала на велосипеде через горы племянница Наниссы, моя подружка Мари-Антуанетта. Она была чуть постарше меня, девочка высокая, разумная, практичная, очень уверенная в себе и, похоже, совершенно бесстрашная. Из тех, кто наверняка добьется в жизни всего, и при ней я чувствовала себя защищенной.

— Почему ты все время оглядываешься, Мари-Бланш? — спросила Мари-Антуанетта. Стоял погожий весенний день, мы сидели на траве за Ле-Прьёре и пили лимонад, который приготовила Нанисса, чтобы утолить жажду племянницы после долгой поездки. — Ты вроде как нервничаешь.

— Меня кто-то преследует, Мари-Антуанетта, — тихо ответила я. — Постоянно ходит за мной.

— Ты это о чем? — со смехом спросила она, вероятно думая, что я шучу. — Господи, да кому нужно ходить за тобой?

Я опять огляделась по сторонам, хотела убедиться, что нас не подслушивают.

— Отец Жан, — прошептала я.

Мари-Антуанетта опять рассмеялась.

— Ты шутишь! Отец Жан вернулся в Париж. Нанисса говорила, что твой отец отослал его два месяца назад и больше он не вернется. Повезло тебе, что больше нет уроков! Сплошные каникулы, да?

— Отец Жан здесь, — ответила я. — Он вернулся. И шпионит за мной. Ходит по пятам, повсюду. Держу пари, он и сейчас за нами подсматривает.

Невольно Мари-Антуанетта проследила мой взгляд.

— Ты в самом деле меня пугаешь, Мари-Бланш. О чем ты говоришь? С чего ты взяла, что он за нами подсматривает?

— Не знаю. Я не уверена. Не могу толком его разглядеть, просто знаю: он здесь. Может, в кустах возле речки. Но ты не смотри, Мари-Антуанетта, ведь он просто исчезнет. Его можно заметить только краем глаза.

— Кузиночка, у тебя невероятно буйная фантазия. Ты не можешь увидеть его по одной простой причине: его здесь нет. Ты видишь его в воображении, а не глазами. — Она встала. — Идем со мной, Мари-Бланш, — заговорщицки сказала она, неожиданно повернулась и, размахивая руками, побежала вниз по склону к речке. — А ну, выходи, выходи, где бы ты ни был! — кричала она. — Мы знаем, ты здесь, отец Жан! Выходи! Покажись! — Она рассмеялась и покатилась по траве, крича мне: — Видишь, Мари-Бланш, никого здесь нет! Спускайся и посмотри сама.

Я встала и спустилась к ней.

— По-твоему, священник — чародей? — спросила Мари-Антуанетта. — Думаешь, он может исчезнуть по волшебству, а потом появиться вновь? — Она щелкнула пальцами.

— Может быть, — ответила я, — не знаю.

— Не говори Наниссе, что я так сказала, — шепнула Мари-Антуанетта, — она женщина набожная. Но, по-моему, отец Жан самый обыкновенный священник, нет у него никакой особенной силы. Он уехал, Мари-Бланш. Так что бросай эти глупости и забудь о нем.

Признаться, после разумных объяснений Мари-Антуанетты мне полегчало. Я ведь слишком много времени проводила одна, пугливая девочка с настолько живым воображением, что оно мне вредило; девочка, о которой часто будут говорить, что она как «натянутая струна». Позднее, спустя годы, я начну пить, чтобы притупить воображение, ослабить натянутые струны.

Замок Марзак

Тюрзак-ан-Перигор, Франция

Декабрь 1928 г

1

Юридические процедуры тянулись больше года, и в конце концов папà проиграл сражение за опеку надо мной. Тот факт, что мамà бросила нас, говорил в его пользу, но решающую роль в суде сыграли показания отца Жана. Будто его свидетельств об эксцентричном поведении папà в доме — хождении голышом и пьянстве — было недостаточно, священник также сообщил о побоях, полученных от папà. Избиение священников шокирует даже самый светский суд. Кроме того, поверенные мамà подчеркнули, что после увольнения отца Жана мы вообще лишились какого бы то ни было учителя, а ведь я определенно была в том возрасте, когда необходимо посещать школу. И конечно же, папà отнюдь не помогло, что перед судом он явился в костюме с галстуком, но в неизменных сандалиях.

Папà сохранил опеку над Тото, поскольку он был младшим и к тому же сыном, хотя и здесь присутствовала толика иронии: годами ходили неподтвержденные слухи, что мой братишка на самом деле вовсе не сын моего отца, а сын египетского князя по имени Бадр эль-Бандерах, прежнего поклонника мамà, с которым она поддерживала связь после того, как вышла за Ги де Бротонна, и до того, как сбежала с Пьером де Флёрьё. Тото действительно мало походил на де Бротоннов, волосы у него были курчавее, чем у нас, вздернутый носик, как у мамà, и оливково-смуглая кожа, в самом деле наводившая на мысль о возможном арабском влиянии.

Поскольку суд не желал полностью разлучать брата и сестру, поверенные выработали условие, согласно которому я буду проводить часть своих каникул в Ванве с папà и Тото, а Тото — некоторое время с дядей Пьером и мамà.

Я грустила, что расстанусь с папà, Тото и Наниссой, но в глубине души была в восторге от того, что часть года буду жить то в Париже, то в фамильном поместье дяди Пьера, замке Марзак в Перигоре. Я уже гостила там у дяди Пьера и мамà, и Марзак оказался чудесным местом, полным света и волшебства; он был еще старше, чем Ле-Прьёре, однако с совершенно иной атмосферой, с призраками куда менее мрачными, нежели угрюмые духи предков в Ле-Прьёре. Взрослым такие вещи объяснить трудно, но дети чувствуют их нутром, и лишь в конце жизни можно надеяться, что мы воссоединимся с духовными сущностями нашего детства.

Поскольку я знала, что разлучаюсь с папà, Тото, Наниссой и Ле-Прьёре не навсегда и всегда могу вернуться, означенное условие казалось мне превосходным решением. Точно так же меня окрыляла перспектива, что я пойду в школу, где, несомненно, познакомлюсь с ровесницами. Ведь помимо любимой кузины Мари-Антуанетты, друзей у меня не было.

Меж тем как приближался отъезд в Париж, собирали чемоданы и минута прощания была уже не за горами, меня больше всего тревожила мысль, что я действительно буду жить с мамà. За все годы мы нечасто бывали вместе, и знала я о ней в основном то, что говорил папà, когда был пьян и зол на