Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних

или… военный суд? Из двух возможностей выбрали одну: решили наградить его Рыцарским крестом.)

Бароны фон Крамм – патриоты-ганноверцы, ненавидящие Пруссию, и монархисты по убеждению, восемь братьев, были воспитаны во внушительном замке кучей домашних учителей, где игра в теннис и верховая езда являлись частью учебного плана. Они росли вдали от всякого чужого влияния и представляли собой приблизительно всё то, что отвергали наци. Эрне признавал только свои собственные основополагающие принципы и относился к требованиям, которые хотя бы намеком угрожали им, с величайшим презрением. Агрессивное выражение его выпирающего подбородка уравновешивалось добрыми, спокойными, доверчивыми глазами. Он обращал огромное внимание на безупречную внешность, что, кажется, особенно часто встречается у тех, кто много соприкасался с грязью и перенёс немало лишений.

Его брат Готфрид, ас игры в теннис, часто был посыльным заговорщиков в нейтральные страны. Эрне в свою очередь предложил себя как исполнителя покушения на Гитлера, на что Штауфенберг ответил ему, что сто пятьдесят человек, большей частью офицеры кавалерии, уже добровольно вызвались для исполнения задания. Как и многие другие, Эрне тоже никогда не находился так близко к Гитлеру, чтобы иметь возможность выполнить такую задачу.

Выздоравливая после ранений, все они: он сам, весь его штаб и большинство состава – были пока небоеспособны, как и Павел. Так как Павлу всё равно нельзя было вернуться домой, этот перевод, несмотря на безнадёжные обстоятельства, казался ещё относительно приятным.

Служба состояла в том, чтобы обучать рекрутов для фронта, что казалось всем нереалистичным, так как война необратимо приближалась к концу.

Павел поехал в полк, а я следом за ним. Впервые я отправилась в путь без размышлений. Зима 1944 года уже заявила о своих правах, ранние туманы клубились в низких долинах, когда лошади доставили меня в Эгер.

Поезд прибыл с существенным опозданием, но мне удалось найти место в конце вагона. Молодая, красивая девушка, одетая в грубошерстное непромокаемое пальто, медленно продвигалась сквозь заполненный народом проход вагона в мою сторону, ища, вероятно, солидарности. Она, кажется, как и я сама, была привычна к грубостям пассажиров. В самом деле, люди едва могли спокойно переносить, если видели, что кто-то выглядел так, как будто бы ему жилось ещё более или менее неплохо. Лишь тогда можно было чувствовать себя защищенным от неприятных замечаний, когда поблизости стоял кто-нибудь в мундире. Бесконечное, изматывающее изнурение было, по-видимому, виной этой ядовитой раздражительности людей, так как настоящее страдание и настоящая опасность делают добрыми и бескорыстными.

В Нюрнберге заревели сирены. Пассажиры бросились из поезда в ближайшее бомбоубежище, которое, к несчастью, находилось прямо под зданием вокзала. Оно было уже полно людей, сидеть было негде; поэтому все стояли вплотную друг к другу, в то время как грохот разрывов раздавался над нашими головами. Облака пыли поднимались к потолку, если поблизости взрывалась бомба. Дети плакали, но взрослые были чаще всего как окаменевшие и лишь слегка вздрагивали, если снаряды рвались в непосредственной близости.

После длительного перерыва прозвучал монотонный сигнал отбоя. Толпа снова вылилась на перроны и могучим потоком устремилась навстречу приближающемуся, уже битком набитому поезду.

Люди штурмовали вагоны, перелезали друг через друга, и влезали в окна. Молодого офицера с костылями, сопровождаемого своим денщиком, почти затолкали под поезд. Я искала глазами Павла, который хотел встретить меня в Нюрнберге, поэтому я сначала вообще не пыталась никуда пробиваться. Но его нигде не было видно.

Тогда я прекратила поиски и решила на следующем поезде ехать одна в Бамберг. Но тут снова заревели сирены, и мы опять должны были бежать в бомбоубежище. Обстановка ухудшилась, когда приблизилась новая волна атакующих самолётов. Эта пляска смерти длилась всю ночь: наверх – ко всё более разрушаемому вокзалу, вниз – в подвал. Павла нигде не было видно.

В пять часов утра мне удалось пробраться к начальнику вокзала. Его красная кепка была в пыли, лицо посерело, но он всё ещё оставался вежливым и деловитым.

«Есть ли где-нибудь вагон, который когда-то поедет в Бамберг?» – спросила я.

Он поручил одному из служащих проводить меня. Мы переступали через обломки и щебень, проходили по перронам, заполненным людьми. На отдаленном пути стоял отдельный вагон. Служащий открыл дверь.

«Но вы должны оставаться в вагоне, даже если опять начнется налёт», – предупредил он.

Мне было всё равно.

В ледяном вагоне, свернувшись в комочек в углу на жёсткой скамейке, я сразу же уснула и едва заметила, как некоторые другие пассажиры, последовав моему примеру, залезли в мой одинокий вагон.

Несколько часов спустя он рывком пришёл в движение, нас повезли на главный путь и – ещё рывок – прицепили к поезду. Это было сказочное чувство: мы действительно были на пути в Бамберг!

Прибыв, я оставила свой чемодан на вокзале и отправилась в гостиницу. Павел тоже только что прибыл туда, после того как напрасно проискал меня всю ночь на вокзале в Нюрнберге и пережил те же ужасы воздушных налетов, что и я. В конце концов он прекратил поиски в надежде, что я и одна найду дорогу до Бамберга. Он должен был немедленно приступить к службе. У нас едва хватило времени искупаться и немножко отдохнуть.

Целый день я проспала; вечером мы встретились с Эрне и его адъютантом господином фон Брауном. Нереальная жизнь началась. Обстановка в Бамберге была угнетающей. Каждый человек, с которым мы встречались, был связан либо родственными, либо дружескими узами с группой фон Штауфенберга. Со времени неудачного покушения их ненависть к наци, питаемая бессильной яростью из-за поражения, жгла, как гноящаяся рана. День за днем новые доносы бросали в лапы гестапо всё новые жертвы.

К штабу полка был прикомандирован нацистский руководящий офицер, чтобы шпионить за Эрне и его в высшей степени подозреваемыми кавалеристами. Он был аналогом советского комиссара и поэтому тут же получил от команды кличку «политрук». С лошадями он не умел обращаться. Эрне не мог устоять от соблазна посмеяться над ним и осрамить его, причём здесь пришлось кстати то обстоятельство, что верховая езда была по-прежнему важной составной частью военных занятий в кавалерийском полку.

В последующие дни командир часто бывал на площадке для верховой езды, где он раздавал резкие приказы и в то же время с трудом сдерживал смех, когда ненавистный нацистский офицер падал раз за разом в упражнениях по преодолению препятствий. Эрне играл при этом делано безучастно плёткой и оставался таким же неуязвимо вежливым, как и леденяще оскорбительным.

Нацистский офицер ждал своего часа, но мы надеялись, что война кончится раньше, чем он успеет отомстить.

По