Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

У Миши привязанность Антона к таксам вызывала удивление: «Каждый вечер Хина подходила к Антону Павловичу, клала ему на колени передние лапки и жалостливо и преданно смотрела ему в глаза. Он изменял выражение лица и разбитым, старческим голосом говорил: „Хина Марковна!.. Страдалица!.. Вам ба лечь в больницу!.. Вам ба там ба полегчало баб“. Целые полчаса он проводил с этой собакой в разговорах, от которых все домашние помирали со смеху. Затем наступала очередь Брома. Он также ставил передние лапки Антону Павловичу на коленку, и опять начиналась потеха».

К концу апреля изголодавшихся коров и овец выгнали пастись с деревенским стадом. Начались полевые работы, и Чеховы были на ногах с рассвета до темноты. По весне увеличился поток пациентов с нарывами, ранами, а также психическими заболеваниями. Скарлатина и корь грозили перерасти в эпидемию. Начало года было плохим временем и для туберкулезных больных. Антон редко упоминает о том, что у него усилился кашель, однако то и дело пишет, что медицина начинает его раздражать. В письме к Суворину он рассказывал о молодом фабриканте Толоконникове, через неделю после свадьбы срочно вызвавшем Антона лечить воспаленные от чрезмерного усердия гениталии. Еще один пациент, 75-летний старик, женился на молодой и тоже жаловался на больные «ядрышки».

Земские власти снова начали опасаться прихода холеры, и Антона попросили не отлучаться надолго из Мелихова. В этот раз санитарный совет выделил ему фельдшерицу, Марию Аркадакскую. Антона она насторожила записками; в одной из них, от 11 июля, просила прислать кокаину: «Зубы совсем измучили меня». К августу она настолько пристрастилась к наркотикам, что Антон опасался оставлять на нее участок. Вскоре пришлось определить ее в Мещерскую психиатрическую больницу к доктору Яковенко и взять всех больных на себя. Чехов сам нуждался в сильном болеутоляющем; 19 апреля он писал Францу Шехтелю: «У меня геморрой страшенный, виноградоподобный, гроздьями из задницы лезущий <…> из того места, по которому меня когда-то драл родитель». Антон собирался с духом, чтобы лечь на операцию, но более всего его угнетало общее нездоровье: «У меня дюжины две болезней <…> Недуги сии отражаются на психике самым нежелательным образом: я раздражен, злюсь и проч. Лечусь воздержанием и одиночеством…»[271]

Геморрой послужил причиной и тому, чтобы отказаться от свидания с Ликой. «Болезнь генеральская, – писал он ей, – не пускает меня в Москву». Вообще, тем летом всю свою нежность Антон обратил на маленьких такс.

Старшему брату Антон жаловался, что его письма Суворину где-то застревают. Дофин стал посылать Антону на редактуру рассказы Александра, но братья не позволили ему посеять между ними семена раздора. Александра не радовала семейная жизнь с Натальей, и он лишь в выходные выбирался проведать ее с детьми на даче в пригороде Петербурга. Проведя пять месяцев в трезвости, Александр снова заболел «амбулаторным тифом» да вдобавок мучился от зубной боли, которую, по рекомендации Антона, лечил смесью сандараковой смолы, эфира и йодоформа. На жалобы Антона на недомогание Александр в письме от 15 мая выдал собственный рецепт: «Когда захочешь „жиница“, так и на чердаке хорошо будить. Жена рассуждать не должна: на это есть – „молчи!“ <…> Остается тебе только последовать общему закону, подчиниться желанию [тетки] Людмилы Павловны и взять несколько уроков богомолитвенного coitus’a у дяди Митрофана».

В начале июня Александр приехал в Мелихово и через неделю бежал, не в силах вынести картины напускного семейного благополучия. Ожидая 9 июня в Лопасне поезда на Петербург, ом наспех набросал Антону бессвязное письмо (которое доставила Лика, как раз ехавшая в Мелихово):

«Я уехал из Мелихова, не простившись с Алятримонтаном [Павлом Егоровичем]. Он спал, да и Бог с ним. Да снятся ему балыки и маслины. <…> Я все время страдал, глядя на тебя, на твое пакостное житье. Сегодня же утром мать, сама того не подозревая, в лесу подлила масла в огонь. По ее мнению – ты человек больной; она день и ночь хлопочет о твоем благе и спокойствии и главная причина неурядицы: „враг окаянный мутит, а собаки, будь они прокляты“, она их кормить больше не станет. <…> Примирить все эти недоразумения и взаимные оскорбления, слезы, неизбежные страдания, глухие вздохи и горькие слезы может только одно твое последнее решение, только твой отъезд. Мать тебя абсолютно не понимает и не поймет никогда. <…> Брось все: свои мечты о деревне, любовь к Мелихову и затраченные на него труд и чувство. <…> Что будет толку, если твою душу Алятримонтаны съедят, как крысы едят сальные свечи? <…> У вас с сестрою отношения фальшивы. Одно твое ласковое слово, в котором звучала бы сердечная нота, – и она вся твоя. Она тебя боится и смотрит на тебя самыми достойными тебя и благодарными глазами. Лика подъезжает. Надо кончать».

После отъезда Александра (уезжая, он бросил в новый пруд бутылку с посланием на нескольких иностранных языках) Евгения Яковлевна на три дня удалилась в Давыдов монастырь на богомолье. Лишь самые близкие Антону люди, каковым был старший брат, могли понять, что причины его раздраженности – в нездоровье, в перегруженности работой, в одиночестве и что отнюдь не преднамеренно иной раз он срывается на матери или сестре.

За лето девяносто третьего года Антон не написал практически ни строчки. Распространившийся было слух о том, что у него в работе пьеса «из сибирской жизни», он решительно отверг. Его писательская репутация поддерживалась лишь старыми работами. Прочитав напечатанный в мартовском номере «Русской мысли» «Рассказ неизвестного человека», мало кто из читателей догадался, что он был написан пять лет назад и отложен по цензурным соображениям. Его героя, революционера, в качестве лакея посылают шпионить за сыном министра, однако он изменяет делу и уезжает с любовницей своего поднадзорного за границу, где она рожает и кончает с собой, принимая яд (лишь три героини умирают у Чехова в прозе его зрелого периода; одна из них – от чахотки). Вернувшись в Россию, герой передает в руки сопернику его маленькую дочь. Это – единственный чеховский рассказ, героями которого являются аристократы и революционеры, а местом действия – Петербург. Окружающий Антона мир полнее отразился в рассказе «Володя большой и Володя маленький», а образ его несчастной героини должен был подсказать Лике Мизиновой, что для Антона она скорее подсобный материал, чем муза. Еще не раз она узнает себя в чеховских героинях и будто в зеркале увидит в них свою судьбу.

Книги, прочитанные Антоном в 1893 году, оказались для него не менее важными, чем собственные сочинения. В тот год в России особой популярностью пользовался роман Э. Золя «Доктор Паскаль» – он был одновременно выпущен четырьмя издательствами. Его герой, пекущийся о благе человечества, противопоставляет проповедуемые им идеи гуманизма христианской благочестивости, носителем которой является его племянница Клотильда. Это не мешает, однако, доктору Паскалю сделать Клотильду своей любовницей. После этой книги мелиховская жизнь Антона, осеняемая добродетельной Машей, людям посторонним могла показаться идеализированной версией французского романа. Неудивительно, что Антон оживленно обсуждал его в письмах к Суворину – после того как прерванная было связь между ними восстановилась. Между тем в Мелихове произошло «радостное» событие: 9 июля в сельской церкви Ваня обручился с Софьей Андреевой. Шесть недель спустя Антон жаловался Суворину, что с Ваней, его молодой женой и флейтистом Иваненко в доме стало очень тесно. Лишь раз за все это время Антона посетило вдохновение, и то, по его признанию, после слишком плотного ужина; ночью ему приснился черный монах – он станет героем нового рассказа. В нем же отразится и мелиховский цветущий сад, который работники пытались спасти от заморозков. Тема беспросветного изнурительного груда, приводящего к умопомешательству и чахотке, намекает на то, что Чехову иногда являлся дух Всеволода Гаршина. Окончательное завершение сюжет приобрел после появления в нем музыкальной темы.

Музыка в мелиховском доме зазвучала с приездом Игнатия Потапенко, который оказался там с легкой руки Суворина. К маю тот перебрался в Париж и пытался развлечь себя визитами в «Мулен Руж», к докторам психиатрической больницы Сальпетриер и в ювелирные лавки. В июне он встретил там Потапенко, и в его дневниковой записи от 7-го числа засквозило оживление: «Вернувшись в отель, нашел письмо от Потапенки, где он просит у меня 300–400 руб. Сегодня я дал ему 300. <…> Мария Андреевна [Потапенко] — живая, интересная женщина. <…> Говорила, что ей надо лечиться, что надо сделать какую-то операцию, а денег нет. Он работает много, через силу, и не скрывает от себя, что это его истощает, но работает скоро, почти не поправляет».