Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Павел Егорович, истовый блюститель православных обрядов, оказался в Петербурге весьма кстати. В письме от 12 октября он докладывал Антону: «Я был два раза на Панихиде при многочисленном присутствии его почитателей на Волковском кладбище, отпевание было торжественное <…> Я принес ему за его два визита [к] нам в Мелихово сердечную молитву о успокоении его души. <…> Он не хотел от нас уехать, все прощался <…> Саша с семьею Вам кланяется и просит, чтобы ему продать земли десятин пять или шесть для постройки Дома на всякий случай для его семьи, ибо у него уже семья умножается, и предполагает сделать себе оседланность. Меня очень радует, что у них в семье водворилась трезвость, любовь, мир, тишина и спокойствие. Дай Бог и у нас так».

Александр решил отказаться не только от спиртного, но и от мяса. Сотрудничество Антона с «Русской мыслью» стало вызывать у старшего брата опасение за собственное место, поскольку Суворин снова погрузился в меланхолию и в газете начал хозяйничать Дофин, Александра ненавидевший. Не мешало задуматься о своей позиции в «Новом времени» и Антону – за полтора года он не написал для Суворина ни строчки. В Мелихове, в окружении коллег, соседей и нуждавшихся в нем крестьян, он чувствовал себя вполне довольным жизнью. Лишь жандармы вызывали у него раздражение. Между тем из Москвы стали раздаваться призывные голоса сирен. Лика Мизинова дала Антону понять, что нуждается в утешении. Она первая нарушила молчание и в письме от 8 октября взмолилась: «Я прожигаю жизнь, приезжайте помогать поскорее прожечь ее, потому что чем скорее, тем лучше. <…> Вы когда-то говорили, что любите безнравственных женщин, – значит, не соскучитесь и со мной. Хоть Вы и не отвечаете на письма, но теперь, может быть, и напишете что-нибудь – потому что переписка с той женщиной, какой становлюсь я, право, ни к чему не обязывает, да вообще я гибну, гибну день от дня и все par dépit[260]. Ax, спасите меня и приезжайте. До свиданья. Л. Мизинова».

Ваня наконец навел порядок в новой казенной квартире, и теперь Чеховым было где остановиться в Москве. Пятнадцатого октября, закрыв свой участок в связи с упразднением холеры, Антон на два дня приехал в Москву. Там он отобедал со своим и редакторами и бывшими врагами Лавровым и Гольцевым, а встретиться с Грузинским и Ежовым не пожелал. Не исключено, что он общался с Ликой, поскольку на выходные она вместе с Машей приехала в Мелихово. Вслед за ними туда вернулись и Антон с Павлом Егоровичем.

Впрочем, сочувствия от Антона Лика не дождалась. Суворину он написал, что ему «скучно без сильной любви», а Смагину признался: «Новых привязанностей нет, а старые ржавеют мало-помалу и трещат под напором всесокрушающего времени». Антон мечтал о путешествиях, еще более дальних, чем прошлогодний тур по Европе. Зимой он собирался засесть за работу, чтобы накопить денег на поездку в Чикаго на Всемирную выставку, куда собирался и Дофин. Но прежде всего ему надо было показаться в Петербурге. Анна Ивановна Суворина дважды приглашала его: «Антон Павлович! Неужели мой образ исчез совершенно из Вашего сердца? Неужели Вы не хотите видеть меня? А мне страшно вдруг захотелось с Вами увидеться, говорить <…> Неужели Вы до сих пор не можете утешиться, что Леночка Плещеева избрала не Вас, а другого? Да ведь Вы сами были виноваты и, потом, разве можно было предполагать!!!.. Приезжайте, голубчик Антон Павлович, я Вас здесь сосватаю, у меня уже есть на примете»[261].

Еще одно письмо Антону она отправила на следующий день, 26 октября: «Антон Павлович, вчера я Вам послала шутовское послание, а теперь пишу серьезно и прямо требую Вашего приезда. Алексею Сергеевичу нездоровится, с ним делаются какие-то головокружения, прямо я и Леля бьемся и беспокоимся ужасно. Просим Вас помочь нам».

Антон с приездом не торопился. Суворину он посоветовал (совершенно в духе врачей из собственных пьес) принимать валериановые капли и иметь при себе складной походный стул. Однако тот в ответ прислал письмо столь отчаянное, что Антон встревожился и спешно 30 октября выехал в Петербург, написав уже по дороге туда Щеглову: «Если дела в самом деле так плохи, как думает Суворин <…> для меня это была бы такая потеря, что я, кажется, постарел бы лет на десять!» Известие о болезни Суворина уже широко обсуждалось в Москве[262].

Суворина он нашел вполне здоровым и приписал его недуг типичной возрастной хандре. Как всегда, они с Антоном завели долгие разговоры под вино и устрицы[263]. Когда Суворин умолкал, Антон редактировал газетные материалы, которыми ведал Дофин; среди них попалась ужаснувшая его статья В. Святловского «Как живут и умирают врачи», изобиловавшая примерами самоубийств и смерти от чахотки и брюшного тифа.

В Москву Антон вернулся 7 ноября не в лучшей форме: путешествуя из экономии третьим классом, чуть не задохнулся от табачного дыма. Дорога в Мелихово по укатанному снегу показалась куда приятнее. В выходные на головы братьев Чеховых свалились их подружки: Лика, графиня Мамуна и Александра Лесова. Лика была не в духе: ее обществом интересовалась лишь графиня Мамуна, не желавшая оставаться наедине с Мишей. В ближайший вторник Лика уехала с Машей в Москву. Вскоре она познакомилась с новой чеховской приятельницей, молодой поэтессой Татьяной Щепкиной-Куперник. Нельзя сказать, чтобы встреча обрадовала ее, так как к концу ноября она уже писала жалобные письма: «Досадно мне было, что я опять не выдержала характера и поехала в Мелихово. <…> Опять не знаешь, куда деться от тоски и от сознания, что никому-то не нужна…» Антон по-прежнему избегал отвечать ей всерьез, намекая, что ее тоска не мешает ей ходить по концертам в новом голубом платье (об этом он узнал от Маши). От имени «Ликиного любовника» он написал грозное письмо Трофиму, еще одному ее воображаемому воздыхателю: «Если ты, сукин сын, не перестанешь ухаживать за Ликой, то я тебе, сволочь этакая, воткну штопор в то место, которое рифмуется с Европой. Ах ты, пакость этакая! Разве ты не знаешь, что Лика принадлежит мне и что у нас уже есть двое детей?»

В конце ноября дороги занесло снегом, и Мелихово оказалось отрезанным от мира. Антон работал над книгой о Сахалине и писал медицинский отчет земской управе. Фраза «par dépit» из письма Лики вдохновила его на новый рассказ, «Володя большой и Володя маленький» – историю молодой женщины, «с досады» вышедшей замуж за пожилого полковника, а потом соблазненной и брошенной другом детства. На улице трещал мороз, а Антон в ответ на отзыв Суворина о «Палате № 6» (которую тот прочел с тем большим отвращением, что для этого ему пришлось взять в руки «Русскую мысль») горячо защищал свою писательскую позицию, причисляя себя к лагерю посредственных художников «без ближайших и отдаленных целей»: «Вы горький пьяница, а я угостил Вас сладким лимонадом, и Вы, отдавая должное лимонаду, справедливо замечаете, что в нем нет спирта. В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал. <…> Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности и не в наглости, как думает Буренин, а в болезни, которая для художника хуже сифилиса и полового истощения. У нас нет „чего-то“, и это справедливо, и это значит, что поднимите подол нашей музе, и Вы увидите там плоское место. Вспомните, что писатели, которых мы называем вечными или просто хорошими и которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем своим существом, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение».

Суворина чеховское письмо поставило в тупик, и он даже поделился с приятельницей Сазоновой опасением, что Антон «сходит с ума». Сазонова же (еще одна петербургская дама, которой Антон был антипатичен) в дневнике записала, что Чехов, напротив, «себе на уме». В письме к Суворину она обвинила писателя в отсутствии искренности и в желании гоняться за отдаленными целями, в то время как «цель жизни – это сама жизнь». Суворин переслал ее письмо Антону, который остался недоволен, продолжал настаивать на своем и вообще фыркнул, что Сазонова «далеко не жизнерадостная особа».

Декабрь выдался не вьюжный, и в Мелихово зачастили гости. Это были и старые друзья, такие как Кундасова, и случайные визитеры, которые, не стесняясь, столовались и ночевали в чеховском доме и бесцеремонно отрывали писателя от работы в его же кабинете. В Петербурге Суворин страдал от головных болей и просил Антона о помощи. Двадцатого декабря, оставив позади разыгравшуюся в Мелихове снежную бурю, Чехов прибыл в столицу. В этот раз он расстался с семьей и Москвой на целых пять недель, отпраздновав вне дома и собственные именины. В суворинскую газету он отнес свое последнее «прости» – святочный рассказ «Страх». Побывал на обеде у Лейкина. Московские друзья обиделись, узнав, что Чехов не сообщил им, что будет в Москве проездом. Впрочем, заскочив лишь на несколько минут к Маше и Лике, он нашел время сходить в варьете Омона с актрисой Заньковецкой[264]. Даже Александр с Натальей не знали, что Антон едет в Петербург.