Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

В отсутствие Лики еще одна безответно влюбленная в Антона душа пыталась воззвать к его чувствам. Александра Похлебина, привязывающая к запястьям и локтям своих учеников медные гири, сама отчаянно пыталась повиснуть на шее у Антона: «Ведь уж половина лета прошло, а еще ни о чем не переговорено <…> Если бы Вы знали, сколько писем я изорвала, потому что совершенно не могу себе представить, отчего Вы молчите. Конечно, если же дела не были замешаны, то объяснить очень легко, Вы могли позабыть о моем существовании, в этом ничего нет удивительного, но раз есть сердечное дело, то мне кажется, забыть невозможно»[255].

Очевидно, получив от Антона уклончивый ответ, 3 августа она снова взывала к нему: «Вот я Вам надоела-то! Так мне и представляется, как Вы посмотрите на подпись и скажете: „ах Ты, Господи! опять пишет“. Но на Ваше несчастье, я слишком забочусь о Вас…»

Антон в ответ промолчал, так что 28 августа она снова взялась за перо: «Мне бы с Вами надо видеться – вчера я получила от своих письмо и имею кое-что Вам сообщить относительно дела. <…> Вчера я была у Марии Павловны и слыхала от нее очень много относительно Вас неприятного…»

Антон и на этот раз отмолчался, и Похлебина-Вермишелева стушевалась, затаив в душе злобу. Тем временем и Ольга Кундасова начала терять душевное равновесие. Проживая неподалеку у доктора Павловской, она в течение лета два раза ненадолго наезжала к Антону, а 25 августа написала ему письмо, мешая личные проблемы с профессиональными: «Приезжайте в пятницу или субботу вместе с Марией Павловной, могу Вас заверить всем для меня дорогим на свете, что будете себя чувствовать у меня лучше, чем я себя чувствовала у Вас. – В самом деле, стоило ли приезжать для подобных сеансов, которыми Вы меня наградили?»

Антон был не единственным членом семьи, кого могли напугать иные письма. В тот же день Маша получила письмо от Смагина. Тот, оставив пост мирового судьи, писал ей 19 августа, жалуясь на здоровье, но все еще бурля чувствами: «Приехать теперь в Мелихово я не могу <…> мне еще памятен <…> мартовский прием в Московской губернии. Вашу просьбу относительно сожжения Ваших писем я не исполню, на случай же моей смерти сделаю распоряжения всем домашним <…> Вы можете быть покойны: никто не осмелится прочитать ни одной Вашей строчки. Вы очень недобры: ничего не хотели написать о том, как Вы проводите время на Луке. Последнее время у меня очень запустились нервы…»

Три женщины смогли найти верный тон в общении с Антоном: Ванина невеста Александра Лёсова, Мишина любовь графиня Мамуна и Наталья Линтварева. Впрочем, Лёсова интерес к Антону скрыла, а Мамуна обернула дело в шутку. Пятнадцатого сентября она писала в Мелихово: «Всего лучше, если Вы приедете ко мне в Москву и разделите мое одиночество. <…> Не дурно увлекаться обоими братьями Чеховыми!!!»[256] А лишенная кокетства Наталья Линтварева неизменно радовала Антона звонким жизнерадостным смехом.

Размеренный ход мелиховской жизни держался на Чеховых-старших и на Маше с Мишей. Ежедневно, утром и вечером, Павел Егорович отмечал в дневнике температуру за окном. Во дворе установили новую засыпную уборную; чеховское стадо пополнилось свиньями, телятами и парой плодовитых романовских овец. В зиму солили огурцы, в погреб закладывали картофель, в окна вставляли вторые рамы. Праздники Успения и Рождества Богородицы отметили богослужением. Миша прославлял владения Цинцинната в письме к таганрогскому кузену Георгию: «У меня там шесть лошадей, будем кататься верхом, я повожу тебя по нашим дремучим лесам, где верст пять все идешь и идешь, а вся земля наша. Рожь у меня прекрасная, но овсы и травы выгорели от жары и засухи, а огород сестры – загляденье, одной капусты у нее 800 кочней. Сено уже скосили… и если бы ты видел, как въезжали во двор возы с сеном и как вершили его в стог!»[257]

Дяде Митрофану он тоже писал 8 октября: «Антоша сидит у себя в комнате, заперся, топит печку, печка греет, а он зябнет. Позябнет, позябнет, а потом выйдет и скажет: „Ну, погодочка! Мама, не пора ли поужинать?“»

Мишины описания, как всегда, выходили слишком идиллическими: он ни словом не обмолвился о прислуге. Двух пришлось рассчитать – горничная Пелагея крала не только у хозяев, но и у гостей, а кухарка Дарья была груба и жестоко обращалась с домашней птицей. Вместо них наняли Ольгу и двух шустрых Анют – Чуфарову и Нарышкину. Единственными, кто не вписался в мелиховский мелкопоместный антураж, были Ваня и Александр. Ваня получил пост заведующего Петровско-Басманным училищем – на этом месте он продержится достаточно долго. Павел Егорович, направляясь в Петербург проведать Александра, по пути остановился у Вани и докладывал о текущих проблемах новоиспеченного заведующего: «У него помещение есть для приезжающих, но только спать надо на полу, кровать его осталась в Мелихове <…> а купить он не может, денег нет. Ваня по Училищу энергично действует, приводит все в порядок, старается. Школа запущена страшно, везде грязь по стенам и потолкам, рамы старые, худые и еще не вставлены. Он один бегает по всем классам и делает распоряжения с учительницами, которые на него с первого разу косятся»[258].

Получив от Гаврилова бесплатный билет сотрудника таможни, Павел Егорович поехал в Петербург. Александру видеть отца почти не довелось – тот целые дни проводил на церковных службах. В столице Павел Егорович гостил две недели. С невесткой он ладил, но недоразумения все-таки случались – из-за луковицы в супе, которую Павел Егорович норовил перехватить у Гагары, матери Натальи. Александр стал меньше пить, однако нужда его не отпускала. Попросив Суворина о повышении расценок (тот платил ему пять копеек за строчку), получил ответ, нацарапанный поверх заявления: «А кто из репортеров получает жалованье?»[259]

Все лето занимаясь медициной, Антон совершенно забросил литературу. Однако Павел Свободин позаботился о том, чтобы имя Чехова не сошло с журнальных страниц. Вслед за «Палатой № 6» «Русская мысль» напечатала «Рассказ неизвестного человека». Антон подыскал еще одного издателя – В. Черткова, друга Л. Толстого и внука того самого помещика, у которого выкупила себя на волю чеховская фамилия. Чертков печатал массовым тиражом дешевые издания для народа, и, несмотря на его скудные гонорары и скверную корректуру, Чехов продал ему свои наиболее либеральные рассказы. Толстые журналы спешили предложить Антону солидные авансы, чтобы, устыдившись, тот взялся за перо. При всех затратах, которых потребовало обустройство Мелихова, этих авансов, а также дохода от переизданий хватило, чтобы удержать Чеховых на плаву. Антон, благодарный Свободину за хлопоты, всего более был озабочен состоянием его здоровья. «Тяжелая болезнь заставила его пережить метаморфозу душевную», – писал он Суворину. Всегда готовый помочь и посочувствовать, Свободин лишь однажды пожаловался Чехову: «Живешь в долг, какие бы деньги ни зарабатывал; живешь не для себя, а для портных, мясников, обойщиков, ламповщиков, извозчиков, трактирщиков и ростовщиков». Девятого октября 1892 года Антон получил телеграмму от Суворина: «Свободин умер сейчас во время представления пьесы Шутники приезжай Голубчик».

Глава 37

По вызову Суворина

октябрь 1892 – январь 1893 года

Внебрачный сын конюха и мещанки, Павел Свободин был ведущим актером петербургских театров. В возрасте сорока двух лет он умер прямо на сцене. В тот вечер на спектакле был Владимир Немирович-Данченко: «Свободин на пороге упал. Это могло быть принято публикой за излишний эффект, так как не указано ремаркой автора. Но это был первый приступ смерти. Свободин, однако, имел еще силы выйти два раза на вызовы публики. Затем он пришел в свою уборную, начал переодеваться для последнего действия и вдруг, схватившись за горло, с криком „рвите, рвите“ упал навзничь».

Антону подали суворинскую телеграмму как раз в тот момент, когда он выезжал из дома к больным. Вспоминая Свободина в письме к Суворину, Чехов упомянул лишь о том, как сильно был привязан к нему актер, и умолчал о своих чувствах к нему. На похороны он не поехал. В последнее время ему слишком часто приходилось бывать на них, а в Петербург стоило ехать лишь ради общения с Сувориным. К тому же в тридцати верстах от Мелихова обнаружили холеру, и врачебный долг обязывал его оставаться на посту.

Павел Егорович, истовый блюститель православных обрядов, оказался в Петербурге весьма кстати. В письме от 12 октября он докладывал Антону: «Я был два раза на Панихиде при многочисленном присутствии его почитателей на Волковском кладбище, отпевание было торжественное <…> Я принес ему за его два визита [к] нам в Мелихово сердечную молитву о успокоении его души. <…> Он не хотел от нас уехать, все прощался <…> Саша с семьею Вам кланяется и просит, чтобы ему продать земли десятин пять или шесть для постройки Дома на всякий случай для его семьи, ибо у него уже семья умножается, и предполагает сделать себе оседланность. Меня очень радует, что у них в семье водворилась трезвость, любовь, мир, тишина и спокойствие. Дай Бог и у нас так».