Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Потапенко добавил постскриптум, закрепляя за собой право привезти Лику в Мелихово[283]. Под Рождество пришло письмо от Иваненко с предупреждением Антону: «Поспешите скорее в Москву и спасите ее от гибели, не меня, а ее. Они ждут Вас как Бога. Лидия Стахиевна любит очень пиво белое и черное и еще кое-что, что составляет ее секрет, который откроет Вам по приезде»[284].

Антон ничего не сделал, чтобы спасти Лику, и она поняла, что ее передают из рук в руки. Двадцать седьмого декабря в Мелихово из Таганрога приехал кузен Георгий. Павел Егорович отправился в Москву помолиться Богу в первопрестольных церквах. Антон писал редактору «Русской мысли» Виктору Гольцеву: «Сейчас приехали Потапенко и Лика. Потапенко уже поет». Письмо кончалось фразой: «И Лика запела».

Глава 41

Редеющие женские ряды

январь – февраль 1894 года

В первый день 1894 года Лика с Потапенко уехали из Мелихова. Им вслед полетело письмо Антона Суворину: «Одолели меня гости. Впрочем, был и приятный гость – Потапенко, который все время пел. <…> В столовой астрономка пьет кофе и истерически хохочет. С нею Иваненко, а в соседней комнате жена брата. И т. д. и т. д.».

Гостей и родственников, уезжавших из Мелихова, в Москве встречал Павел Егорович, которому куда спокойнее в ту зиму было в семье «положительного» сына Вани. В Москве Чехов-старший пробыл до 10 января, и там, а не в Мелихове встречался с ним его сын Александр. Последний надоедливый гость покинул Мелихово 12 января, в Татьянин день, – Антон в то время был уже в Москве, в пятьдесят четвертом номере гостиницы «Лувр», под боком у «сирен». С Мелиховом решил расстаться Миша – Антон дал ему понять, что без него могут обойтись. Несмотря на то что брат вложил в Мелихово немало труда, Антон все чаще стал обвинять его в эгоизме. (Мишу невзлюбил и Потапенко, который сказал, что податные инспектора для него всегда были «загадочными существами».) Миша подал прошение о переводе из серпуховской казенной палаты и в середине февраля получил место податного инспектора в Угличе. В последний день февраля он навсегда покинул Мелихово. Приобретенный им опыт работы на земле воплотился в пособии для мелких землевладельцев под названием «Закром. Словарь для сельских хозяев». Книга вскоре вышла в «Русской мысли»; за четыре года было продано 77 экземпляров.

Антон наконец покончил с праздностью: начиная с 28 декабря 1893 года и в течение первой январской недели 1894 года читатели получили новый фрагмент книги о Сахалине и три рассказа: «Володя большой и Володя маленький» в «Русских ведомостях», «Черный монах» в «Артисте» и «Бабье царство» в «Русской мысли». Ни один из них восторга у публики не вызвал. «Русские ведомости», не поставив в известность автора, изъяли из рассказа «Володя большой и Володя маленький» слишком, на их взгляд, чувственные пассажи (своему французскому переводчику Жюлю Легра Антон послал изначальный текст). К «Черному монаху» слава придет несколько позже (это первый чеховский рассказ, который будет переведен на английский язык). Его сюжетная основа – история несчастной любви, хотя прежде всего рассказ поражает тонким профессионализмом в изображении мании величия и страданий чахоточного больного. Герой рассказа, талантливый ученый, женится на дочери воспитавшего его человека, а затем, заболев и потеряв рассудок, оставляет ее. Рассказанная Чеховым история напоминает прозу Гофмана – в ней есть и музыка (серенада Брага), и сверхъестественная сила (видение черного монаха). Однако в рассказе в не меньшей степени, чем в «Палате № 6» и «Вишневом саде», присутствует политический подтекст – его действие сосредоточено вокруг огромного, приходящего в упадок сада. Сегодняшний читатель безошибочно соотнесет деспотичного хозяина сада с властями предержащими, безумного героя – с бунтовщиком, а сад – со всей Россией; последняя ассоциация станет еще более очевидной в «Вишневом саде». Но пока даже опубликовавший «Черного монаха» редактор Ф. Куманин делился сомнением со Щегловым: «Вещь не из важных, очень водянистая и неестественная… Но знаете, все-таки Чехов – имя… Неловко не напечатать».

«Бабье царство» – рассказ иного направления. В четырех эпизодах из жизни владелицы литейного завода проводится параллель между безысходностью жизни рабочих и душевной тоской их хозяйки. В этой истории чувствуется влияние Золя (инфернальные картины фабричной жизни) и Достоевского (бессмысленная благотворительность героини). Если согласиться с предположением, сделанным С. Сазоновой в дневнике, что прототип героини – Анна Ивановна Суворина, то завод следует считать аллегорией суворинской империи. Но либералы ничего этого в рассказе не увидели; по их мнению, в описании завода всего заметнее был «культ подробностей и нравственного безразличия»; точно так же для критиков «Черный монах» оказался лишь весьма интересным «экскурсом в область психиатрии». Антона столь вялая реакция на его новые произведения разочаровала. Между тем Суворин предпринял безуспешные усилия выдвинуть «Остров Сахалин» на премию митрополита Макария, а Московский университет отказался зачесть чеховский труд как диссертацию, что дало бы ему право читать лекции по здравоохранению. (Да и как иначе ученые мужи могли поступить с автором, создавшим образ профессора Серебрякова?)

Отвергнутый критиками и учеными, Чехов чуть ли не собственными руками оттолкнул от себя Лику Мизинову. Ольга Кундасова усмотрела в этом шанс вернуть Антонову любовь и дала о себе знать в конце января: «Если Вы хотите меня узреть у себя – пришлите лошадей за почтой 4-го в пятницу к почтовому поезду. Я переночую у Вас и уеду в Мещерское. До свиданья за гробом. О. Кундасова». В Мелихово она так и не приехала. Антон в который раз написал Суворину о том, что она «душевнобольная». Кундасова по-прежнему наблюдалась у доктора Яковенко, однако в чеховский круг она вернется лишь через год.

Обитатели Мелихова не могли не заметить, что 29 января и 22 февраля Лика Мизинова приезжала и уезжала в сопровождении Игнатия Потапенко. В чеховский тридцать четвертый день рождения, 16 января, а потом в последний раз, 25 февраля, она встречалась с Антоном наедине. Уезжая из Мелихова 31 января, Лика и Потапенко увозили с собой на санках традиционный чеховский «утешительный приз» – двух щенков от Хины, на этот раз согрешившей с дворнягой Шариком. Чем ближе Игнатий сходился с Ликой, тем больше похвалы ему доставалось от Антона. «Насчет Потапенки Вы положительно ошибаетесь: в нем криводушия ни на грош», – писал он Суворину 10 января. Потапенко с Ликой и не пытались скрыть от Чехова своих отношений. Приглашая «синьора Антонио» в Москву отпраздновать Татьянин день, Игнатий писал ему 8 января: «Имеются виды на Марию и Лидию. Сия последняя находится в путешествии, вследствие чего и состою в тоске, так как влюблен в Лидию почти по уши». В те дни он без остановки что-то сочинял – новые жизненные обстоятельства повлекли дополнительные расходы – и продолжал выступать чеховским агентом: собирал гонорары, передавал рукописи, а в середине января даже повел переговоры с неуступчивым Адольфом Марксом о выдаче Антону аванса под роман, который он напишет для «Нивы» в 1895 году. На обороте письма Маркса, давшего положительный ответ, Потапенко сообщил Чехову: «Я сказал, что, по-моему, <?> Чехову надо забраться в какую-нибудь блаженственную страну, но ему мешают заботы о домашних делах. <…> Голубчик Антон Павлович, уезжайте куда-нибудь под ясное небо – в Италию, в Египет, в Австралию – не все ли равно? Это необходимо, ибо я замечаю в Вас усталость. <…> Простите мне это вмешательство в Вашу жизнь, но я Вас люблю почти как девушку».

Лика же в письмах намекала, что для Антона еще не все потеряно: «Я окончательно влюблена в… Потапенко! Что же делать, папочка! А Вы все-таки всегда сумеете отделаться от меня и свалить на другого! Мне жаль бедного Игнатия Николаевича – пришлось ехать в такую даль, да еще и говорить! Ужасно! Попросите у него завтра прощения за то, что два дня подряд подвергали его таким наказаниям».

Придумывались важные поводы для встречи: «Голубчик Антон Павлович. У меня к Вам большая просьба. Когда я была в Мелихове, то забыла свой крест и без него чувствую себя очень скверно. <…> Ради Бога, велите Анюте поискать и наденьте его на себя и привезите. Непременно наденьте его, а то Вы или потеряете, или забудете иначе. Приезжайте, дядя, и не забудьте обо мне. Ваша Лика??»

Между строк чеховских записок к Лике от 20 и 21 февраля, когда они все втроем собрались в Москве, сквозит и запоздалое сожаление, и не угасшее желание: «Лика, дайте мне ручку (с пером); от той, которую мне дали, воняет селедкой. Я давно уже встал. Кофе пил у Филиппова. А. Чехов». «Когда и где Вы сегодня завтракаете? Не найдете ли Вы возможным заглянуть ко мне хотя на секундочку? <…> Милая Лика, сегодня в 6 ½ часов вечера я уеду в Мелихово. Не хотите ли со мной? Вернулись бы вместе в Москву в субботу. Если не хотите в Мелихово, приезжайте на вокзал. Ваш А. Чехов».