Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни - Софья Андреевна Багдасарова

чтобы заработать на эту покупку, причем треть суммы все-таки пришлось одолжить и вскоре надо будет возвращать с процентами.

Корабль был не новеньким. Прежний владелец, большой поклонник Боккаччо, переименовал его из «Элоизы» во «Фьямметту», забыв, что на море с такими вещами играть нельзя – два раза на судне вспыхивал пожар. Орацио, чтобы не ломать традицию, переименовал его в «Лидию», потому что так звали возлюбленную Квинта Горация Флакка, которого он, конечно, читал – чем еще заняться в долгих плаваниях приличному человеку, как не чтением латинских классиков, помимо пьянства?

В тот вторник на борт пришвартованной «Лидии» поднялся кавалер лет тридцати и представился Асдрубале ди Амилькаре Ангишола. «Значит, у вас в семье увлекаются карфагенской историей, – с сочувствием подумал Орацио, – бедный “Гасдрубал, сын Гамилькара». А брата твоего, наверно, зовут Ганнибалом”. Его собственный младший брат, умерший во младенчестве, был назван Омеро в честь греческого поэта, и поэтому Орацио всегда жалел детей, рождавшихся у эрудитов, считая, что ему более-менее повезло: его имя уже удивления не вызывало.

Асдрубале сообщил, что его благородная родственница, невестка покойного принца Патерно, желает отплыть в Геную на «Лидии», первом из кораблей, следующих на север. Орацио показал ему каюты, предназначенные для пассажиров, договоренность об оплате была достигнута, и довольный клиент ушел.

– Ну что ж, примем на борт принцессу, – пробормотал под нос капитан.

Он понятия не имел, что это за княжество такое – Патернское, пришлось уточнять на берегу. Оказалось, это большой кусок сицилийской Катании под властью фамилии Монкада.

– Звучит скорее по-испански, – сказал он. – Они из тех, кого Габсбурги здесь недавно наделили землями?

– Нет, – ответили ему. – Старинная местная династия.

– Замечательно, – обрадовался капитан. Со времен своего путешествия в карибские страны он недолюбливал испанцев и их владычество над половиной мира, хотя союз с ними Генуи и обеспечивал его родине такое процветание.

В положенный день дама взошла на борт. При ней был родич Асдрубале, шесть человек прислуги разного пола и много сундуков. Занятый отплытием, Орацио не вглядывался в принцессу, отметив только, что она отнюдь не юна и наряжена все-таки по испанской моде – вся в черном, жесткий корсет, юбка колоколом, кружевной воротник, подпирающий щеки. «Тут, конечно, не пофлиртуешь», – мелькнула мимолетная мысль.

Через несколько часов вестовой пригласил его к обеду. По контракту пассажиры столовались за капитанским столом. Орацио стеснялся своей сервировки – он не мог позволить себе дорогой посуды и приборов, но хотя бы продукты были свежими и кок искусен.

Асдрубале к столу не вышел – сразу же после отплытия он позеленел и слег. Капитану сообщили, что к обеду выйдет только принцесса в сопровождении старухи-компаньонки.

Дверь открылась, и в каюту зашла женщина лет сорока. У нее были большие черные глаза с очень внимательным взглядом, веселые, но не улыбающиеся губы и прекрасный цвет лица. Она приветствовала его по-итальянски с явным ломбардским выговором.

И Орацио с первого взгляда понял, что пропал.

* * *

Ничего бы из этого не случилось, если бы они не были на корабле посреди моря. На борту время течет иначе, и люди из-за однообразия и тесноты мгновенно сближаются. На земле бы они, даже доведись им оказаться в одном помещении, вряд ли заговорили между собой. Он – моряк, солдат, купец, нищеброд. Она – аристократка, невестка принца, фрейлина испанской королевы, с великолепным образованием, изысканными манерами и умением держаться, элегантностью… Да одно брабантское кружево на ее воротнике и манжетах стоило больше, чем он потратил на всю обстановку своей каюты, с мебелью, книгами и коврами. Она пахла чистотой, какой ему редко удавалось достигнуть, учитывая его ремесло, и ценными ароматами, которые, возможно, когда-то возил через моря именно он – но никогда не имел денег на их покупку.

Потом Орацио узнал, что вдобавок ей было 48 лет, а ему 33. Но к тому моменту это было уже совершенно неважно и совсем не пугало. В отличие от остального.

Он понял, что пропал, в первые же минуты того обеда, и видел, что ей тоже очень сильно понравился, и от этого кровь билась в висках еще сильнее. Надо было о чем-то разговаривать, и Орацио спросил:

– Простите, сеньора, как мне к вам будет правильно обращаться, чтобы не ошибиться в титуле?

– У меня, в отличие от покойного свекра и зятя, нет княжеского титула, я просто госпожа Монкада, – нежным, но уверенным голосом ответила она.

– А где сейчас находится господин Монкада, позвольте спросить? – капитану, в принципе, это было неважно, главное, чтобы отсюда к чертям подальше.

– Увы, мой супруг скончался два года назад, – ответила она, и по ее лицу – лицу хорошего шахматиста или опытного придворного, Орацио не смог прочесть ни единой эмоции, испытываемой ею по этому поводу, кроме вежливой благожелательности.

– Простите, госпожа, приношу вам свои соболезнования.

– Он плыл на галере Карло д’Арагона, тогдашнего наместника испанского короля в Сицилии, и направлялся в Испанию. Они вышли из Палермо, а у острова Капри на них напали алжирские пираты. И он погиб. Мы ведь пока идем тем же маршрутом? Опасно ли сейчас в этом районе?

– В этом году вроде бы спокойно, нападений почти нет. И потом, это галеры – завидная добыча, а мы мелкая рыбешка, за нами никто и гнаться не будет, если увидит нас на горизонте, – постарался успокоить ее Орацио, точно не зная, нужно ли ей чужое успокоение.

Она смотрела на него насмешливыми глазами, и ему казалось, что она видит каждую мысль, мелькающую в его голове, включая самые неприличные. Чтобы не покраснеть и не молчать смущенно, он внезапно начал рассказывать ей о скорости, которую развивает испанская галера в различную погоду, и о краях, куда он на подобных галерах доплывал. Он не мог потом припомнить, что именно нес, но явно все шло удачно – она смеялась его рассказам, и это был смех настоящий, а не из вежливости.

А как ей было не смеяться от удовольствия? Госпожа Монкада видела перед собой светлоглазого мужчину в самом расцвете северной итальянской красоты, какими ей в юности нравилось любоваться на родине, в Ломбардии, это был человек сильной воли, быстрого ума. Рост, фигура, ловкость… Шрам на щеке казался еще одной ямочкой от улыбки. Но что было важнее всего – Орацио Ломеллини излучал огонь. Это был жар решительности, готовности к немедленному действию, способность мгновенно решить любую возникшую проблему. В нем ощущалась цельность. За годы жизни при церемонном испанском дворе, а затем в высшем обществе покоренной испанцами Сицилии она от подобной живости отвыкла.