Фениксы и сфинксы. Дамы Ренессанса в поэзии, картинах и жизни - Софья Андреевна Багдасарова

МИНИАТЮРА ИЗ БИБЛИИ КОРОЛЯ МАНФРЕДА СИЦИЛИЙСКОГО, СОВРЕМЕННИКА НАШЕЙ ГЕРОИНИ, СОВМЕЩАЕТ ТРИ ТАКИХ ОБОБЩЕННЫХ ПОРТРЕТА. ИЛЛЮСТРАЦИЯ ОТНОСИТСЯ К ЖАНРУ «ПОСВЯТИТЕЛЬНЫХ МИНИАТЮР», НА НЕЙ ИЗОБРАЖЕНО ДАРЕНИЕ (ПРИНЕСЕНИЕ В ДАР) ГОТОВОЙ КНИГИ. ВЫШЕ ВСЕХ СИДИТ КОРОЛЬ МАНФРЕД, ЧУТЬ НИЖЕ НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗАКАЗЧИК КНИГИ (БЫТЬ МОЖЕТ, ВРАЧ ДЖОВАННИ ДА ПРОЧИДА, ИЛИ ДЯДЯ МАНФРЕДА ФЕДЕРИКО ЛАНЧИЯ, ИЛИ ЖЕ НЕКТО ИЗ АРАГОНСКОГО ДОМА, НАПРИМЕР, ПЕДРО III). МЕЛЬЧЕ ВСЕХ, ВНИЗУ, – ФИГУРА НЕПОСРЕДСТВЕННОГО ИСПОЛНИТЕЛЯ РУКОПИСИ, ЕГО ИМЯ «JOHENSIS» ИЗВЕСТНО БЛАГОДАРЯ НАДПИСИ НА ДРУГОЙ СТРАНИЦЕ. ВСЕ ПЕРСОНАЖИ НА ОДНО ЛИЦО И ОТЛИЧАЮТСЯ ТОЛЬКО АТРИБУТАМИ, ОДЕЖДОЙ, ПОЗАМИ И ИЕРАРХИЧЕСКИМ РАСПОЛОЖЕНИЕМ.

Клавдия прекрасно помнила тот вечер. Она очень волновалась: дядя решил устроить соревнование поэтов, а она была выбрана его королевой – как это бывало при несравненной Алиеноре Аквитанской, скончавшейся почти полвека назад. К счастью, отец одобрил это мероприятие. Молоденькая, прелестная, Клавдия очень краснела, и от этого платье из розовой тафты с золотыми нитями шло ей еще больше. Они сидели в большом зале дома дяди (который потом разрушат гибеллины), поленья в огромном камине трещали, музыканты играли что-то бойкое, с присвистом, и теплое вино заманчиво пахло гвоздикой. Поэты читали свои стихи – томные сонеты, веселые канцонетты, печальные баллаты. Потом Клавдия, как Прекрасная Дама, дала всем тему для импровизаций: лучшее стихотворение, по ее ощущению, вышло у дяди, но из скромности она согласилась с общим мнением, что победителем должен стать Фабрицио. Невозможно краснея – ах, как страшно быть юной девицей, – она подошла к нему, он же встал на одно колено, опустил голову и позволил увенчать себя короной из белых роз.

Вечер был замечательным! А еще более прекрасным он стал, когда дядя спросил: «Моя прекрасная донцелла, маленькая донна, чем ты занималась, пока мы сочиняли свои импровизации? Я ведь знаю тебя, милая! Признавайся, ты ведь тоже сложила строчки на эту тему?» И, как Клавдия ни стеснялась, дядя заставил ее прочитать собственное стихотворение. Мужчины тогда замерли: по правде, оно оказалось удачнее стихов победителя.

Пораженный поэт сорвал венок со своей головы и попытался вручить его Клавдии, но та согласилась взять из него лишь одну розу. Потом она долго хранила цветок в своей шкатулке. Господи, какой замечательной была жизнь тогда – целую вечность тому назад.

– Прочтите мне какое-нибудь из своих новых стихотворений, Компьюта Донцелла! – попросил подурневший от сражений и скитаний Фабрицио, вспомнив тот псевдоним, который они придумали для Клавдии д’Анжело тогда – ведь незамужней девице неприлично трепать свое имя, даже в подписях под стихами.

– Я не сочиняю больше, мой друг, – ответила она, и на секунду показалось, что облако зашло на солнце, так прохладно стало. Потом Клавдия попрощалась со старым знакомым и отправилась в свой дом.

Неизвестный художник. «Царь Давид и музыканты». Ок. 1350 г. Миниатюра из рукописи Боэция «Об арифметике. Об музыке» (V. A. 14). Национальная библиотека (Неаполь)

ЭТА МИНИАТЮРА СОЗДАНА ПРИМЕРНО ПОЛВЕКА СПУСТЯ ПОСЛЕ ПЕРИОДА АКТИВНОСТИ КОМПЬЮТЫ ДОНЦЕЛЛЫ. БЛАГОДАРЯ ЕЙ МЫ МОЖЕМ ПРЕДСТАВИТЬ МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ ИТАЛИИ ТОЙ ЭПОХИ. ПОРТРЕТОВ ЗДЕСЬ НЕТ: В ВЕРХНЕМ ЯРУСЕ В КРУГЕ ИЗОБРАЖЕН ЦАРЬ ДАВИД – ГЛАВНЫЙ БИБЛЕЙСКИЙ МУЗЫКАНТ. ЖЕНСКАЯ ФИГУРА В ЦЕНТРЕ – АЛЛЕГОРИЯ МУЗЫКИ, ЕЕ ОКРУЖАЮТ РАЗЛИЧНЫЕ МУЗЫКАНТЫ.

БОЭЦИЙ (ОК. 480 – ОК. 525 ГГ. Н. Э.) – ПОЗДНЕАНТИЧНЫЙ ФИЛОСОФ, ЧЕЙ ТРУД О ТЕОРИИ МУЗЫКИ БЫЛ ОЧЕНЬ ПОПУЛЯРЕН В СРЕДНЕВЕКОВЬЕ. ДАННАЯ РУКОПИСЬ БЫЛА СОЗДАНА ФРАНЦИСКАНСКИМ МОНАХОМ ИЗ НЕАПОЛЯ В ПЕРИОД АНЖУЙСКОГО ГОСПОДСТВА, ВОЗМОЖНО, В ЗОНЕ КУЛЬТУРНОГО ВЛИЯНИЯ АВИНЬОНСКОГО ПАПСКОГО ДВОРА.

Там она быстро поднялась в кладовую и, вяло попробовав поискать в старых вещах ту самую розу, села на сундук в темном углу. На нее опять накатило бессилие. Снизу раздавался громкий голос мужа.

Большой дом был полон богатств, ценной посуды, тканей, драгоценностей и слуг. Лавка на первом этаже (ведь вся мощь Флоренции держится на торговле и ремесле) не оскудевала товарами и их образчиками. Но ей все время казалось, что воздух в доме спертый, как перед грозой, что там темно и мрачно, проскакивают молнии, и голос ее становился глухим и слабым, когда она пыталась здесь о чем-то говорить. Клавдия была бы рада проводить дома меньше времени, но куда ей было пойти? Только на рынок. Да к мессе, куда ей больше нравилось ходить, но лишь по той причине, что это можно было делать несколько раз в день. Муж считал, что Клавдия там занимается вымаливанием ребенка (детей у них не заводилось, и в этом он тоже обвинял ее, хотя она точно знала о его многочисленных связях со служанками и соседками, которые не имели никаких последствий, и поэтому не считала виноватой себя). Больше всего на свете Клавдия мечтала уговорить мужа отпустить ее в паломничество по святым местам с ее матерью или с кем угодно из родни (только не с ним самим и не с отцом, которому она не могла простить выбор жениха). О паломничестве она мечтала не потому, что молитвы Богоматери Лоретской могли бы принести наконец плод, а потому что это даровало бы ей несколько недель подальше от него, в тишине.

Еще Клавдия мечтала, что дядя вернется из изгнания, куда угодил из-за Манфреда Сицилийского. Расскажи кому она о своих мечтах, никто ничего несбыточного в них не увидал бы, но Клавдия точно знала, что они не сбудутся никогда, и бессильно исполняла все, что требовал от нее долг супруги и хозяйки дома. Ей очень хотелось заснуть. И не проснуться.

В один день кумушка Мариетта позвала ее на освящение придела в Санта-Мария-Новелла, которую все строили и никак не могли достроить доминиканцы. Конец работ, по их словам, был уже на носу, они даже нашли архитектора, который обещал им в следующем году закончить главный фасад. Пока же очередь дошла до одной из капелл. Клавдия с удовольствием отлучилась на церемонию. Хоть бойкая Мариетта входила в число «соседок» ее мужа, это не задевало – Клавдия давно стала глуха к подобным вещам.

Улица была полна радостного народа, какой-то юнец голосом, похожим на звук серебряной трубы, выводил песенку, которую Клавдия когда-то любила, монастырские колокола звонили к молитве. Толпа, набившаяся в недостроенный и поэтому полный эха храм, сначала шушукалась, но, когда началась церемония, все затихли. Клавдия с удовольствием отдыхала взором на «Благовещении», том самом, где перед Марией – полосатый половичок, а Господь так неустойчиво угнездился на облачках. А вот от «Троицы» она отвернулась: смотреть на людей с таким суровым лицом, как у Бога-Отца там, ей