История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

общему хозяйству, но он будет скверно действовать своим поведением на других. Даже у хороших работников будет пропадать охота работать на лодырей.

Об учете труда, о нормах выработки, о трудоднях[322] и вообще о введении какой-либо повседневной проверки работы и оплаты по труду тогда нигде не писалось. Поэтому организация труда мыслилась по образцу семьи, семьи большой, состоящей из людей отменно добросовестных. Увы, не все люди были такими. Поэтому возникавшие тогда в помещичьих имениях (в других местах, у нас помещиков не было) коммуны большей частью скоро приходили в тупик и распадались.

В конце 1919 года у нас родился второй мальчик. Я долго думал, крестить или не крестить его. Если не окрестить, да ребенок окажется хворым или помрет, то на этом раздуют черт знает что. Да и почина такого еще не было сделано никем, даже из служащих. И может быть, эти обряды — крещенье, венчанье — еще долго будут держаться, тогда моего сына его сверстники по наущению старших будут дразнить, и он будет расти одиноким, затравленным? Решил крестить. Моей репутации безбожника это повредить не могло: население хорошо знало, что я с 1905 года в этом отношении держался твердо, и мотивы крещения оно поймет правильно.

Когда я вез к себе попа, сидя с ним в санях, я ему напомнил его разговор с моей матерью во время похорон брата. Он замялся, начал отнекиваться, уверять, что он этого не говорил. Я постарался привести ему доказательства, что неверующие ничуть не кровожаднее верующих и что религия не укрепляет нравственность, привел ему примеры святых — разбойников и блудниц. И, наконец, я ему заявил, что везу его не потому, что у меня есть проблеск веры в загробную жизнь, а потому, что они, попы, хорошо поработали над оглуплением людей, среди которых приходится жить и пока считаться с этой глупостью как явлением, имеющим слишком массовый характер.

Имя мальчику я дал Леонид. Оно мне почему-то особенно нравилось, я хотел назвать так еще Федю, да не удалось с попом договориться.

Итак, появилась новая радость и вместе приятная обязанность. Мне опять пришлось давать жене и матери указания по уходу за ребенком. Ванночки для мытья его я тогда, конечно, иметь не мог, пришлось опять сделать корытце. Когда я был дома, то купал его обычно сам, это доставляло мне большое удовольствие. Ребенок рос сравнительно здоровым.

Семён сразу же после смерти Акима стал предлагать его жене Марии выйти за него замуж. Она, очевидно, была не прочь, но ввиду необычности такой пары хотела получить согласие своих родителей. Сама она, однако, идти к ним с этим не осмеливалась, поэтому Семен направил с необычным сватовством мать. От меня все это делалось в строгом секрете, и я узнал об этом, когда уже заговорили посторонние, что матери отказали, указав ей на неуместность подобного брака. Улучив время, когда «невесты» не было дома, я завел об этом разговор.

«Что же вы, — говорю, — идете сватом в другую деревню, когда сватаемая вами невеста у нас же дома. Совершенно напрасный труд. Уж если так люба, так жили бы вы по правилам супружеской жизни, без лишнего шума. Только, брат, имей в виду, что могут прозвать снохачом. К тому же серьезной любви у тебя к ней, я знаю, нет, она тебе приглянулась как первая подвернувшаяся юбка. И, наконец, зная ее как человека, я вперед заявляю, что если ты с нею сойдешься, нам придется сразу же поделиться, так как хорошей жизни, без ссор, при ней у нас не будет».

То ли на брата подействовали мои слова, то ли она не пошла наперекор родителям, но брак их не состоялся. Вскоре она перебралась к родителям, а оттуда вышла замуж почти за мальчишку, племянника портного, у которого жила когда-то жена. Но и этот ее муж вскоре умер от туберкулеза. То ли она перенесла на него эту болезнь, то ли он получил ее на канцелярской работе. После смерти и этого мужа она начала путаться почти в открытую кой с кем из служащих и пить, кончила тоже смертью от туберкулеза.

После ухода ее к отцу мать стала подыскивать Семёну другую невесту, но куда ни совалась — все не клевало. Я узнал, что невесты отказываются потому, что упорно держится мнение, что и Семён болен туберкулезом. Виноват тут он, пожалуй, сам, потому что, будучи совершенно здоровым, прикидывался больным, чтобы уклоняться от работы.

А в деревне ведь это подмечают: раз человек не каждый день идет на работу или идет позже других — значит, видно, нездоров. А для жениха это тем более заметно. Но я-то знал, что парень здоров, как бык, разве что в скрытом периоде могла быть у него болезнь, но это можно предполагать о каждом.

Видя, что у них с матерью ничего со сватовством не получается, я решил в это дело вмешаться, так как видел, что брату позарез хочется жениться. Как-то говорю ему: «Знаешь, что, Сенька, я знаю тебе невесту. Девка неплохая и, пожалуй, наверняка высватаем». — «А где ты знаешь?» — «В Королевской, — отвечаю, — у Вани Коробицина. Когда я шил там, так часто ее видел, заходя к ним посидеть. Девка что надо, бойкая, как будто бы дело видит, ну, и собой, по-моему, недурна. Но это уж ты сам пойди, определи. Конечно, идти за 25 верст нарочно смотреть невесту как будто неудобно, тем более неудобно сказать им, что я пришел невесту засматривать. А ты пойди-ка туда насчет лык проведать, это будет предлог вполне правдоподобный, потому что наши сухонжане часто достают лыка с Уфтюги».

Ваня Коробицин приходился двоюродным братом матери, отцы их были братья, но друг у друга мы бывали редко. В деревне ведь родственники, живя на большом расстоянии друг от друга, видятся главным образом только по престольным праздникам, приезжая друг к другу в гости. А Ваня этот представлял собой редкое исключение: сам в гости не ездил и дома не справлял праздников и не принимал гостей. Вот почему кроме меня, побывавшего там в минувшую зиму, никто из наших не знал, что у него есть девушка-невеста.

В ближайший