Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Но так и не вернулась душа к Разуму, и возникла фаустовская цивилизация. Гений Гёте проник в причину падения: «Чем больше Люцифер сосредоточивался в самом себе, тем было хуже ему и всем духам, которых он лишил радости сладостного восхождения к их первоистоку… Поскольку же все зло, если простительно так называть его, пошло от Люциферовой односторонности , то вполне понятно, что сотворенному им бытию недоставало лучшей его половины». А выступавшая на форуме директор Института Шиллера поделилась своей тревогой: Шиллер описывает нарушенное духовное состояние людей своей эры в терминах, фактически идентичных тем, что мы видим сегодня: «Навечно прикованный к одному обломку целого человек развивается только как фрагмент; вечен только шум колеса, которое он вращает; он не развивает гармонии своего существа, и, вместо того чтобы запечатлеть гуманизм в своем сознании, он становится просто отпечатком своего дела, своей науки». [397] (Фактически речь идет о том, что теперь называют «клиповым сознанием».)

Не удивительно, что в XX веке заговорили о «Закате Европы». Русские приняли к сердцу книгу Шпенглера, пытаясь вместе с ним понять причины случившегося. Культура или Цивилизация – «третьего не дано». Федор Степун подхватывает мысль Шпенглера: «Цивилизация – это умирание созидающих энергий в душе… Цивилизация представляет собой… по Шпенглеру, неизбежную форму смерти каждой изжившей себя культуры. Смерть мифа в безверии, живого творчества в мертвой работе, космического разума в практическом рассудке, нации в интернационале, организма в механизме». (Ив наше время видят причину падения в бездуховной, механической цивилизации, противостоящей живому духу, но она, как ни в чем не бывало, продолжает господствовать над умами людей.) По мнению самого Степуна: «История есть мир, цветущий в образе. Таким знали мир Платон, Рембрандт, Гёте. Созерцать – значит добывать из мира историю». Но что-то лишило человека чувства Целого или интуиции. «Пифагорейское число, лежащее в основе всех вещей, не что иное, как мера и пропорция, как чувственная плоскость античной статуи голого человека… Пафос дали, пафос бесконечности абсолютно чужд аполлинической душе, потому античная математика никогда не могла бы принять концепции иррационального числа», которое есть расторжение «связи между числом и телом» и создание «связи между числом и бесконечностью». И в той же книге, посвященной Шпенглеру, Семен Франк добавляет: настоящее живое знание достигается «не блужданием в хаосе изменчивости и разрозненного многообразия, а проникновением в абсолютное и вечное живое единство бытия и жизни». [398]

Однако «блуждания в хаосе» не удалось избежать «человеку разумному», отчужденному от человека чувствующего, соболезнующего. «Мыслю, значит, существую», – максима Декарта таит в себе подвох одномерности. Полнота человека заменена одной лишь рассудочной функцией. («Я стыжусь, следовательно, существую», – парировал Вл. Соловьев.) Человек потерял себя, как теряет себя часть, занявшая место Целого. Чем дальше, тем больше. Чем меньше ощущал человек Хаос в себе, тем более ощущал его снаружи, как в недавние времена: «„Мы, – внушают они покорным массам, – призваны (кем?) руководить отсталыми массами, «хаосом», но вот когда выведем вас из «хаоса», – уж потерпите! – тогда…!“ Когда? – Это только им известно». [399]

Философы XX века заговорили о «несчастном сознании», об «одномерном человеке». Экзистенциалисты, пытаясь вернуть человека в лоно Бытия, не вернули чувство Целого. Отсюда одинокость, бездомность, порой крайнее отчаяние, как у Сартра: «В этом перевернутом мире, в котором окончательное поражение есть правда жизни… идя от одной истины к другой, мы узнаем лишь одно: нашу полную беспомощность… Мы вдруг узнаем, что ничего не сделали, достигнув того возраста, когда задумываешься о составлении своего завещания». [400] И Хайдеггер признает: «Никогда человек не был до такой степени проблемой, как в нашу эпоху». Человек из цели превратился в средство, в «человека-машину», животное, производящее орудия. «Человек, не пожелавший быть образом и подобием Божьим, делается образом и подобием машины», – подвел итог Бердяев. [401]

Итак, в западной эйкумене победило линейное мышление, устремленное вперед, подгоняющее под себя пространство и время. Свойство линейного мышления – отсекать одну половину от другой ради ускорения движения: прошлое от настоящего, разум от чувства, материю от духа, что не могло не исказить сознание, которое уже Гегель назвал «несчастным». И Бердяев называет сознание «несчастным», ибо сознание подчинено закону, который знает общее и не знает индивидуального. «Самая структура сознания легко создает рабство».

Никакая часть себе не принадлежит, обречена на несвободу: «быть, чтобы иметь». Но именно «часть» довлеет над человеком, диктует истории, что делать дальше. Психология части порождала войны и революции, совершавшиеся во имя господства «целого», которое целым не являлось, ибо состояло из частей, себе не принадлежащих. Потому-то ни мировое господство, ни стремления сверхдержав не могут осуществиться. Не потому ли, что не отвечают высшему Закону, онтологической Справедливости, исключающей существование одного за счет другого.

Так или иначе, больше не уповают ни на науку, ни на логику. По крайней мере, не теряют надежды на обновление того и другого: вернув человеку «меру», очеловечить то и другое. Слишком долго господствовало левополушарное мышление, отвечающее за числовую упорядоченность мира, но порядок не наступил и, похоже, не предвидится. Может быть, время вспомнить о том, для чего же человеку дано полушарие правое, отвечающее за целостность мира?

С одной стороны, наступает фаза Свободы – по закону восходящей Эволюции. С другой, стремление к Свободе принимает дикие формы. И получается, что свобода недостижима в петляющей линии одномерности. Таково свойство линейного мышления – превращать все в свою противоположность: победу в поражение, друзей во врагов, цель в средство. Любая «глобализация» обернется против человека, если повинуется закону части, вопреки единству нераздельному и неслиянному.

Клиповое сознание и японское хокку

И все то, что взаимно не согласуется, согласуется с низшим миром.

Бл. Августин

Сознание, собственно, не может не меняться, если всему присущ закон самоорганизации. Но, меняясь на поверхности, не меняется на глубине, чему свидетельство так называемое «клиповое сознание», которое становится предметом обсуждения. [402] Что это? Признак распада, кризиса культуры или естественный процесс, смена одной фазы другой? Но если смена, то в том ли направлении? Вверх, к свету, или вниз, во тьму? Не все новое во благо, особенно в наше шаткое время квазиценностей. Если что-то существует за счет чего-то, новое отрицает прошлое, то отрицает и себя. Прерывая связь с Основой, теряет веру в жизнь. Потому «бездомность становится судьбой мира», по Хайдеггеру. От судьбы не уйдешь; но можно уйти от кармы, осознав ее причины. Бездомность, потерянность «коренится в покинутости сущего бытием», заверяет Хайдеггер. «Существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности. Отделившееся сознание времени перевернулось». [403]

Но если сущее отпало от Бытия, то все переворачивается на 180 градусов, верх и низ меняются местами, что заставило Сартра говорить о «перевернутом мире». И сколько ни надеялись на «философию жизни», все шло своим чередом не в том направлении. Не потому ли, что предали забвению нравственный смысл истории, «скрытое в глубине сердца каждого народа начало, составляющее его совесть, тот способ, которым он воспринимает себя и ведет себя на путях, предначертанных ему в общем распорядке мира»? [404]

В оправдание «клипового сознания» говорят, что слово утратило силу, уступает место образу, изображению. Склонные к психоанализу натуры находят общее с наскальными рисунками древних, свидетельствующих не столько о рациональном, сколько о зрительном восприятии мира. Действительно, отпавшее от Логоса слово, утратив божественный смысл, теряет силу. Вслед за словом по той же причине, отпав от Логоса, теряет доверие логика. Она как бы сделала свое дело, организовала сознание, теперь уступает место попранной интуиции. Связывая по горизонтали последующее с предыдущим, логика, не приобщенная к чувству, волей-неволей обрекает то и другое на зависимость. Отсюда неприятие линейности любого рода, штампов, ущемляющих свободу мысли. В логике, конечно, не отпала необходимость, без нее и интуиция не реализуется, но им предстоит встреча.