Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир

Открывается диск необычно длинным по хронометражу треком — “Словом о Мандельштаме” Александра Кушнера: почти 22 минуты!

Сам Шилов часто говорил, что на прослушивание звукового документа надо выделять немного времени, слушатель устанет внимать даже длинному стихотворению, потеряет связь с источником. Но то — совет для публичного прослушивания, для вечеров, на которых аудиозапись становится частью общего действа. Здесь — другое, схожее с книжным или журнальным альманахом: слушатель не ограничен в своих действиях; никто не вынуждает его слушать весь диск целиком, тем более придерживаясь заявленной последовательности. Он волен выбирать — и частоту, и последовательность.

Кушнер неоднократно писал о Мандельштаме, многие из этих работ собраны в сборниках “Аполлон в снегу” (1991) и “Волна и камень” (2003). Ряд соображений, высказанных на этом юбилейном вечере, посвященном Мандельштаму, отразился в различных эссе и интервью. Но здесь особенно важен живой, эмоциональный посыл: в голосе звучит страсть, горечь, он взволнован, торжественен. С этим выступлением соединено отчетливое дыхание зала, слушатели даже прерывают Кушнера своей непосредственной реакцией. “…И все-таки порадуемся мировому признанию поэта. Есть справедливость на земле, пусть посмертная, запоздалая, но все-таки она есть. Очень соблазнительно приписать эту справедливость историческим переменам, происходящим с нашим обществом, или действию высших сил, так она чудесна и волшебна. Но исторические перемены в нашей стране ненадежны: наша история, как кот ученый, „все ходит по цепи кругом. Идет направо — песнь заводит, налево — сказки говорит”… (Шумные аплодисменты, смех.) Есть другое, как мне кажется, более точное объяснение: так чудесно и волшебно устроена сама поэзия, вопреки всем злоумышлениям, всей человеческой глупости, которая, как известно, „бесконечна и величава”, поэзия побеждает в этом мире. Может быть, она одна и побеждает…”

Это выступление стало и документом времени (Шилов это знал, и выбор его был не случаен), и неким контрапунктом всей композиции. И — “связью времен”: петербуржец о петербуржце чрез призму лет.

…Кушнер закончил.

Начался второй трек, и голос ведущего (я узнал литературоведа, специалиста по творчеству Мандельштама Павла Нерлера, который, к сожалению, никак не указан ни в аннотации, ни во вступительной статье в буклете) объявил председателя Мандельштамовского общества — Сергея Аверинцева. Отсюда, из 2005 года, уже трудно понять и представить себе, чем был для многих из нас черный двухтомник поэта, вышедший за год до юбилейных торжеств (1990), чем была для просвещенного читателя глубокая вступительная статья С. А. “Судьба и весть Осипа Мандельштама”.

Аверинцев ничего не говорит о Мандельштаме. Своим неповторимым, грассирующим голосом он только читает три стихотворения, которые много сообщают и о нем самом, и о поэте.

Так получилось, что в сентябре 2002 года мне довелось провести у Аверинцева в гостях целый вечер. Я записывал его на магнитофон для нашего проекта “Звучащая поэзия”. Кстати, тогда, помимо прочего, щелкая клавишами компьютера и уйдя от микрофона (а декламировать Сергей Сергеевич предпочел стоя ), он читал мне приватно свои “шуточные” стихи. И — записалось, между прочим, опубликованное у нас недавно стихотворение “Серебряный век” — “Когда прав, когда не прав, всегда Вячеслав есть Вячеслав…” (“Новый мир”, 2004, № 6). Я спросил и о феномене авторского чтения, поинтересовался, слушал ли С. А. бернштейновские записи. Вот буквальное воспроизведение его реплики:

“…Я не так много слышал, и записей тоже, но это было для меня чрезвычайно важно. Ну, например, в объективное строение стихов разных поэтов входит, скажем… что блоковские стихи предполагают паузы после каждого слова — по возможности, а пастернаковские стихи не предполагают никаких пауз! Необходимо пролетать от начала строки до конца. …Что опять же пастернаковские стихи, и стихи Цветаевой, и стихи Маяковского предполагают взрыв в конце строки и такое некое… порочное неравновесие между всей строкой и ее концом, а мандельштамовские этого решительно не предполагают, и там не должно быть никакого особенного фортиссимо — как раз в конце строки.

Но я думаю, что стихи — это что-то вроде партитуры, где есть на самом деле указания на то, где должны быть повышения и понижения… Я когда-то очень обрадовался вот чему. Я в молодости довольно часто — тогда-то еще мало кто знал — читал знакомым мандельштамовского „Ламарка”. И вот при переходе от первого четверостишия ко второму я резко понижал голос. А потом я прочитал у мемуаристов, как он резко понижал голос. Ну и для меня это было одним из подтверждений, что это — партитура…”

Между прочим, в своей последней книге “Голоса, зазвучавшие вновь” Лев Шилов цитирует фрагменты научной работы Сергея Бернштейна, посвященной характеристике чтения поэтов. Сергей Игнатьевич отмечает, что в ряде случаев эмоциональный стиль речи “заложен в самих поэтических произведениях”. И говорит о проповедническом пафосе Андрея Белого, о декламации Маяковского, сдержанно-эмоциональном повествовании Блока. “…Но насыщенный ораторский пафос Есенина, театрально-трагический пафос Мандельштама, стиль скорбного воспоминания у Ахматовой надо признать особенностями декламации этих поэтов в большей степени, чем их поэзии”.

Как видим, реплика Аверинцева вносит существенные коррективы в это в целом более чем правдоподобное соображение.

В аверинцевской записи на диске, кстати, “Ламарка” нет.

В тот вечер Аверинцев прочитал мне и свои переводы псалмов, добавив, что он приготовился подарить их Семену Липкину.

А в композицию диска Шилов включил фрагмент публичного чтения Липкиным его воспоминаний о Мандельштаме “Угль, пылающий огнем…”. Тогда они только-только вышли из печати.

На этом диске вспоминает о короткой встрече с поэтом и читает его стихотворение “Уничтожает пламя сухую жизнь мою…” и писатель Лев Адольфович Озеров. Именно он, кстати, вел второй в жизни авторский вечер Липкина (1988), на который пришла и Л. К. Чуковская4, что и было объявлено Озеровым с присущей ему громоподобной театральной торжественностью. На первый в свое время пожелала прийти Анна Ахматова.

Вот сколько перекличек.

Непосредственными воспоминаниями (чрезвычайно трогательными) поделилась с невидимым нами залом Наталья Соколова, которая шестнадцатилетней школьницей была на публичном вечере Мандельштама в Политехническом музее в 1933 году. Сидя в том зале, она вела записи, а придя домой, переписала их в дневник. Оговорившись, что не станет ни читать стихов Мандельштама, ни рассказывать о том, как читал он сам, — Наталья Викторовна своим тоненьким голосом рассказала о том, как поэт разговаривал, как спорил с ведущим вечера — Борисом Эйхенбаумом.

К теме “автопортретности” — при декламации чужих стихов — относится и, думаю, характерное чтение Евгением Рейном “Александра Герцевича”, “Я скажу тебе с последней прямотой…”, “И Шуберт на воде…”.

И заканчивает первую, ббольшую часть диска чтение Валентином Берестовым “Стихов о неизвестном солдате”, которые он впервые услышал в Ташкенте в 1944 году от Надежды Мандельштам. Берестову было пятнадцать лет, когда вдова поэта разрешила ему и его другу Эдуарду Бабаеву переписать эти великие стихи. Приехав в Москву, мальчик-вундеркинд (а в юности Берестов им был!) читал “Неизвестного солдата” повсюду.

Мало я слышал, чтобы кто-либо так читал Мандельштама. Вот и соедините доброго “дядю Валю Берестова”, “детского поэта”, — с Мандельштамом: услышьте и эту боль, и этот восторг перед победившим время поэтом.

Комментировать чтение самого Мандельштама, точнее, то, что осталось от его голоса, — все же не хочется. Тем более, что я знаю: эти записи считаются наиболее качественными изо всей коллекции Сергея Бернштейна (как я уже писал в предыдущем обзоре, их реже других прослушивали студенты Института живого слова, изучавшие теорию декламации). Знаю также — Шилов пишет об этом во вступлении, — что записи помогала корректировать Мария Петровых и что они “не пришлись” Надежде Мандельштам, не заинтересовали ее. Правда, это было еще до более совершенных реставрационных работ над ними.

И все мы, кто слышал их (три трека), знаем: это Мандельштам. И хорошая слышимость, и “певучесть” на месте, и все цитаты об авторском чтении О. М., коими насыщена и статья Шилова, и соответствующая главка в книге — к месту. Это — несомненно Мандельштам, говорим мы себе.