Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир

По-настоящему евреи начинают интересовать русскую интеллигенцию лишь начиная с 1860 — 1870-х годов. В этот период еврейское население центральной России, особенно обеих столиц, стремительно растет, увеличивается число ассимилированных евреев, еврейские интеллектуалы и представители еврейского капитала занимают все более видное место в русском обществе. На первый план выходит вопрос о еврейской идентичности и возможности отказа от нее путем интеграции еврея в нееврейскую культуру.

Эту тему и пытались осмыслить — каждый по-своему — четыре героя монографии Сафран: Григорий Богров, Элиза Ожешко, Николай Лесков и Антон Чехов. Раздел, посвященный первому из них, пожалуй, самый ценный в книге — творчество одного из основателей русско-еврейской литературы остается практически неисследованным, а сам он прочно забыт. Зато главы о “еврейских” произведениях Ожешко читать куда занятнее — польская патриотка сортировала ассимилированных евреев на положительных и отрицательных в зависимости от того, в какую именно культуру они интегрировались: ополячившиеся, разумеется, попадали в первую категорию, обрусевшие — во вторую.

Что касается собственно русской словесности, то в ней могли осваиваться и отвергаться какие угодно художественные методы, одно течение сменяло другое, однако едва заходила речь о еврее, как неизменно возникал один и тот же тип, крайне редко отклонявшийся от весьма примитивного шаблона, сложившегося еще в самом начале XIX века. Те же авторы, которые отказывались от какой-либо из составляющих стандартного образа, были вынуждены едва ли не оправдываться. Сафран приводит характерный фрагмент неопубликованного письма Лескова к его издателю Суворину, где прозаик объясняет, почему он не использовал стандартные приемы передачи еврейской речи при написании рассказа “Ракушанский меламед”: “Я не знаток жидовского жаргона и не на нем играю, а строил все на жидовском настроении, имеющем свои основы в жидовской талмудической морали и суеверных предрассудках, которые в этом племени сильнее, чем во всяком другом; но о них обыкновенно не говорят беллетристы, потому что не знают их, — потому что их изучить труднее, чем смешить жаргоном”.

С каким трудом русские писатели расставались с кочевавшим из произведения в произведение стереотипом, видно хотя бы по чеховскому рассказу “Тина” — вероятно, самому яркому и художественно значительному образцу рефлексии на эту тему, к тому же фактически подведшему черту под осмыслением опыта еврейской ассимиляции в литературе рассматриваемого периода. Все попытки интеграции в чужую культуру бесполезны, индивид так же бессилен преодолеть в себе национальные черты, как и изменить свои гендерные характеристики; выйти из еврейства невозможно, как нельзя перестать быть женщиной, — такова основная идея чеховского рассказа.

Записки петербургских Религиозно-философских собраний (1901 — 1903 гг.). Общая редакция, послесловие и краткие сведения об участниках дискуссий С. М. Половинкина. М., “Республика”, 2005, 544 стр.

Отчаявшись “переписать еврея”, русская интеллигенция решила “переписать Церковь”. С каковой целью и затеяла в 1901 году в Петербурге Религиозно-философские собрания (РФС). На них обсуждались самые разные вопросы — отлучение Льва Толстого, свобода совести, дихотомия духа и плоти, христианский взгляд на брак, отношение догмата к Откровению и др. Просуществовали Собрания полтора года, после чего решением Синода были запрещены. Однако влияние их на судьбы участников трудно переоценить. Некоторые персонажи, в том числе и весьма любопытные, как, например, Валентин Тернавцев, по сути, одними лишь выступлениями на Собраниях обеспечили себе прописку в истории русской мысли. Другие — вспомним хотя бы иеромонаха Михаила (Семенова) — за время участия в РФС коренным образом изменили свои взгляды. Если же говорить о значении Собраний для всего последующего развития культуры серебряного века, то достаточно отметить, что как раз в эти годы Василий Розанов окончательно сформировался как оригинальный мыслитель — со своими темами, со своим особым взглядом; что именно в малой зале Императорского Географического общества (там проходили заседания РФС) были впервые отчетливо заявлены основные принципы “нового религиозного сознания” круга Мережковских.

Протоколы собраний печатались в журнале “Новый путь”, а в 1906 году вышли отдельной книгой в издательстве Пирожкова. Неопубликованными тогда остались только записи двух последних заседаний — XXI и XXII. Выступления, прозвучавшие на первом из них, были не так давно напечатаны по стенограмме итальянской исследовательницей Паолой Манфреди (“Russica Romana”, 1996, vol. III). Протоколы XXII заседания, по-видимому, не сохранились или, что более вероятно, никогда не существовали. Кроме того, в книге 1906 года, как и ранее в “Новом пути”, отсутствовали протоколы V и VI заседаний (на них обсуждался вопрос о Церкви и самодержавии; стенографическая запись не велась).

Сборник, выпущенный “Республикой”, практически повторяет дореволюционное издание “Записок…”. Добавлены лишь хроника XXI заседания, доклад Мережковского “Гоголь и отец Матвей”, которым открылось X заседание, речь Минского “Двуединство нравственного идеала”, с которой он выступил на XX заседании, а также розановский доклад “Об основаниях церковной юрисдикции, или о Христе — Судии мира” (XXI заседание), то есть тексты, неоднократно публиковавшиеся ранее. Насколько можно судить, никакая текстологическая работа при подготовке нового издания не проводилась, опубликованные варианты протоколов не сверялись с сохранившимися стенограммами. По крайней мере из книги невозможно понять, насколько аутентичны записи, помещенные в “Новом пути” и в издании 1906 года.

Тем не менее и издательству, и составителю несомненно следует сказать спасибо — столетней давности пирожковский том есть сегодня не у всякого специалиста, а уж итальянский славистский журнал и подавно не относится к числу легкодоступных изданий. Кроме того, следует отметить содержательное послесловие и подготовленные С. Половинкиным справки об основных участниках РФС.

Владимир Белоус. Вольфила (Петроградская вольная философская ассоциация): 1919 — 1924. Книга I: Предыстория. Заседания. М., Модест Колеров и “Три квадрата”, 2005, 848 стр. (“Исследования по истории русской мысли”).

Уже первая книга этого исследования — из задуманных двух — позволяет с уверенностью говорить о нем как об эталонном для штудий такого рода труде. Дотошность, с какой автор восстанавливает историю Вольфилы — последнего звена той традиции, начало которой было положено Религиозно-философскими собраниями, — заслуживает самых лестных слов.

Трудность стоявшей перед В. Белоусом задачи можно в полной мере оценить только помня, что Вольфила была организацией с весьма сложной и разветвленной структурой, а документальные свидетельства ее бытия сохранились по условиям времени не лучшим образом. Основной формой деятельности Ассоциации были открытые собрания — их стенограммы и составили основу тома. Увы, от большинства заседаний остались только повестки, афиши и объявления, позволяющие лишь отчасти и весьма приблизительно реконструировать их план и, разумеется, вовсе не дающие возможности заглянуть за пределы анонса, восстановить ход прений. В первом томе публикуются отчеты о десяти открытых собраниях — из полутора сотен, проведенных вольфильцами за первые три года существования Ассоциации. Причем некоторые из этих отчетов опираются не на стенограммы (по-видимому, не сохранившиеся), а на разного рода косвенные источники.

А ведь кроме публичной активности была еще и кружковая — внутри Вольфилы существовало множество самых разных объединений, как тематических, так и “персональных”. Сведений об их деятельности существует и того меньше. Получить представление о внутренней жизни Ассоциации было бы, скорее всего, вовсе невозможно, если б не случайно дошедшие до нас записи нескольких заседаний кружка К. Эрберга “Философия творчества” — их протоколировала секретарь секции Н. Меринг. Публикация этих стенограмм составила один из самых любопытных, несмотря на не слишком громкие имена участников и наивность некоторых суждений, разделов книги.

Вольфила, как напоминает В. Белоус, выросла из так называемого “скифства”. Один из первоначальных вариантов названия будущей Ассоциации — Скифская Академия. Несомненно отцы основатели ощущали заложенный в этом имени оксюморонный потенциал и старались привить Вольфиле одновременно вольность духа и строгость мысли. Судя по опубликованным в книге материалам, удалось и то, и другое.